Форум » Фанфики » Пожирательница душ » Ответить
Пожирательница душ
Kelemrinda Le Fay: Название: Пожирательница душ Персонажи: Урфин Джюс / ОЖП, Гуамоко, Топотун и другие в эпизодах Рейтинг: PG-13 Жанр: экшн, мистика, даркфик Статус: в процессе От автора: сами мы не местные... в смысле, я не из тусовки фанатов ИГ или фанфикеров вообще. И вообще последний свой "фанфик" (тогда это еще так не называлось) писала лет 20 назад в школьной тетрадочке. Но однажды сестра затянула меня на Фикбук, а там я случайно открыла фэндом Волкова, прочла пару фанфиков (особенное спасибо Siverius), вспомнила детскую любовь к Урфину... и все, мой мозг оказался сожран бесповоротно. Сижу и пишу, сама себе удивляясь - и чувствую, что уже очень давно не получала от жизни такого удовольствия. Что ж, раз уж я сошла с ума - пусть это безумие, пока оно длится, хоть кому-то принесет пользу или хотя бы удовольствие. Предупреждение: Это дарк. Чем дальше в лес, тем будет мрачнее. И да, можно сказать, что это история про Мэри Сью - только МС у меня своеобразная, и ее интерес к Урфину тоже.
Ответов - 29, стр:
1 2 All
Kelemrinda Le Fay: Смолистый факел разгорелся весело и ярко. Староста судорожно вздохнул, подошел к костру, старательно отводя глаза от тщедушной фигурки у столба, поднес факел к вязанке хвороста... А в следующий миг — кубарем покатился по земле, снесенный затрещиной чьей-то могучей лапы! Факел выпал у него из рук и погас. Старосту схватили (кажется, зубами) за шиворот, вздернули на ноги, и гулкий, словно из бочки, бас у него над ухом прорычал: - Повелитель, задрать его или как? - Задрать всегда успеем, - ответил ему другой, вполне человеческий голос. - Для начала пусть объяснится. Староста открыл глаза. Затуманенному взору его предстало неожиданное зрелище. На деревенской площади выстроился отряд солдат — человек в двадцать, все явные чужеземцы, вооруженные до зубов, вида диковатого и довольно свирепого. На переднем фланге красовался господин королевский наместник Энкин Флед, местным крестьянам хорошо известный, хотя и не с лучшей стороны. А вот человека рядом с ним - в красном плаще, черноволосого и смуглого, с угрюмым лицом - староста видел впервые. И тем не менее... - Ваше королевское величество! - возопил староста, сдернув с головы шляпу и сгибаясь пополам. - Вот ведь радость-то нечаянная! Не думали, не гадали, чтобы в нашей глуши... Да кланяйтесь же, дуралеи, это король! - прошипел он в сторону односельчан. Послышались приветствия — нестройные и, правду сказать, довольно жидкие. К Урфину Джюсу, уже во второй раз захватившему власть в Волшебной стране, даже жители захолустных мигунских деревушек относились неоднозначно. - За догадливость хвалю, - сухо проговорил король. - А теперь, любезные подданные, внимательно слушаю, что за игры с огнем вы тут устроили. - Дак это... ведьму жжем! - исчерпывающе объяснил староста. - Какую еще ведьму? Вы что тут, с ума посходили?! Отвяжите ее, - кивнул он солдатам, и двое марранов кинулись исполнять приказание. Люди зашумели. - Ведьма как есть! - убежденно сообщил староста. - И думать нечего! Она это, Келемринда воплощенная! Трех младенцев сожрала за неделю! И еще в соседней деревне... На левом плече Урфина тяжело заворочался и приоткрыл глаза старый филин. - Прадед мой, мудрейшая птица, - проговорил он скрипучим голосом, - рассказывал, что лет пятьсот назад в Волшебной стране такое случалось. Но чтобы сейчас... - Дикий народ-с, - высказался господин Флед. - Сами видите, ваше величество, какая глушь! В самом деле, глушь была отменная. Сумеречная Долина располагалась на крайнем западе Страны Мигунов, между двумя отрогами Черных гор. Почва здесь была каменистой и неплодородной, полезные ископаемые тоже не встречались, и единственное богатство здешнего края составляли целые леса дерева нух-нух. За ними-то — точнее, за орехами нух-нух, чьи чудесные и опасные свойства были известны уже всей Волшебной стране — и явилась сюда королевская экспедиция. Откровенно говоря, присутствие Урфина здесь вовсе не требовалось: оборвать орехи с деревьев марраны вполне могли и без его чуткого руководства. Однако он рад был любому предлогу сбежать из Изумрудного дворца — и без труда убедил себя, что просто обязан отправиться на задворки Фиолетовой страны, проверить, не зреет ли там бунт и достаточно ли местные жители ему преданы. Царствование оказалось на редкость нудным и утомительным занятием. И не в том дело, что Урфина называли тираном и узурпатором, что встречали лицемерными улыбками, а провожали ненавидящими взглядами. К людской неприязни он привык и нимало ею не смущался. Но прошел месяц, другой — и люди заговорили иначе. «Ну да, он узурпатор и тиран, - поговаривали жители Изумрудного города, собравшись где-нибудь на кухне за рюмочкой ягодной настойки. - Но с другой стороны, сильный лидер! Бывший наш господин Страшила, не в обиду ему будь сказано, замечательный был правитель, но несколько... э-э... слабохарактерный. А этот — другое дело! Вот кто сможет твердой рукой навести порядок в стране!» И жаждущие твердой руки гуськом потянулись в Изумрудный дворец. Диктатору жаловались на скаредных отцов, беспутных сыновей, сварливых соседей и нерадивых домохозяев. Просили пособий из казны по малолетству, по старости, по многодетности и по отсутствию кормильца. Рвали рубахи на груди, рассказывали ужасные истории своей жизни и умоляли немедленно восстановить справедливость. Первые два дня Урфина все это развлекало; к тому же ему льстила теория «твердой руки». Но на третий день... и на четвертый... и все последующие дни, когда между завтраком и обедом он разбирал прошения и выслушивал кляузы, а после обеда, проклиная тот день, когда выучился грамоте, читал доносы министров друг на друга... Короче говоря, месяц спустя король Изумрудного города и Сопредельных стран уже готов был отречься от престола; и экспедиция в далекий и почти неизведанный край показалась ему спасением. Однако, как видно, и в этих девственных местах без твердой руки было не обойтись. - Нет никаких ведьм, - веско проговорил король, обводя мигунов тяжелым взглядом. - Все это бабьи сказки. Кончайте дурью маяться и расходитесь по домам. А старосту попрошу остаться. Люди зашумели, но двинулись прочь с площади, оживленно переговариваясь между собой. - Да как же это нету ведьм, ваше величество? - вскричал староста. От волнения он мигал сильнее обычного; ясно было, что старик готов если и не бунтовать, то стоять за правду до конца. - А это, по-вашему, кто? Урфин машинально обернулся. Девчонка, спасенная от костра, стояла между двумя солдатами; одета она была в какое-то дырявое рубище, и один из марранов уже накинул на нее свой шерстяной плащ. Тощенькая, с цыплячьей шейкой, всклокоченные волосы неопределенно-мышиного цвета падают на глаза. Совсем ребенок — сколько ей? Четырнадцать, пятнадцать? Она смотрела на короля, не отрываясь, и на миг Урфину показалось, что у нее что-то с лицом. Странное что-то, неправильное. Эта мысль мелькнула на краю сознания и исчезла. - Что же это получается, - продолжал старик, чья картина мироздания, видимо, была потрясена в самых своих основах, - боги есть, феи есть, колдуны и колдуньи есть, а ведьм нету? Урфин на мгновение задумался, впервые осознав, что в положении атеиста, объявившего себя богом, заключено некое противоречие. - Боги, разумеется, есть, - отвечал он, расправив плечи. - По крайней мере, один. Марраны! Кто ваш бог?! В ответ раздался такой оглушительный грохот, что староста даже присел. Диковатые воины дружно ударили рукоятями мечей в щиты, восклицая: - Ты! Ты — Господь и Бог наш, Повелитель Огня! - Как видишь, бог есть, - резюмировал король. - Феи и волшебники тоже. Все мы их знаем, с некоторыми даже лично встречались. Реальный, наблюдаемый факт. Несомненно, этому факту есть какое-то разумное объяснение, хотя наука до него пока и не дошла. Медведь Топотун слушал своего хозяина с наслаждением, покачивая головой в такт. - До чего же ты мудр, повелитель! - восхищенно проговорил он. А филин Гуамоко как-то двусмысленно ухнул. - А вот чтобы какая-то деревенская девчонка ни с того ни с сего принялась младенцев жрать — такого не бывает и быть не может! - Да говорю же, она Келемринда воплощенная! - возопил старец. - Она же не только младенцев... вы бы видели, что у пастуховой дочки с лицом сделалось! Это как по науке объяснить, а? Урфин, сделавший сегодня переход в двенадцать миль и с утра ничего не евший, понял, что решительно не хочет знать, что случилось с лицом дочки пастуха. И что пора применить твердую руку. - Значит, так, - проговорил он, подойдя к старосте вплотную и сверля его тяжелым взглядом исподлобья. - Слушай внимательно, два раза повторять не буду. Вся власть в этой стране принадлежит мне, Урфину Первому, Огненному Богу, Королю сопредельных... ну и так далее. Судить и казнить здесь могу только я. Если вы кого-то подозреваете в чем-то дурном — младенцев там ест или еще что — вы его берете, отводите... - К вам? - Ну уж нет! Отводите к господину Фледу, моему наместнику и судье. Он разбирает дело и решает, кто виноват и как наказать. Энкин Флед приосанился и плотоядно заулыбался. По лицу его ясно читалось, что сейчас он прикидывает, какую мзду взимать за оправдательный приговор. Урфин мысленно сделал себе заметку: идея централизации власти в целом неплоха, но детали придется доработать. - Вернусь через год. Узнаю, что вы здесь по-прежнему на ведьм охотитесь — у вас будут большие проблемы с налогообложением. Все ясно? Молодец. А теперь пошел отсюда. Хотя нет, сначала организуй ночлег мне и моим солдатам. - А ведьма? Диктатор вздохнул. - А с ведьмой я разберусь сам.
Kelemrinda Le Fay: - Странно устроен человеческий ум. Кто бы мог подумать, что столько веков спустя далекие потомки подданных Келемринды будут бояться ее, словно живой? Они сидели за столом в тесной и грязноватой горнице в доме старосты (сам староста с чадами и домочадцами по случаю королевского визита отправился ночевать в сарай). Точнее, Урфин сидел за столом, а филин — на столе. - Кто она вообще такая, эта... Кларинда, или как ее там? - рассеянно поинтересовался Урфин. Достав из походного саквояжа крохотный резной кубок, больше похожий на наперсток на высокой ножке, он осторожно, по каплям, цедил туда брагу местного изготовления. Его собственный стакан был уже полон. - Ке-ле-мрин-да, - повторил по слогам Гуамоколатокинт. - Вечно у тебя проблемы с длинными именами! Местная правительница из очень, очень отдаленной эпохи. Я кое-что слышал о ней от покойной Гингемы. Надо тебе сказать, о Келемринде она отзывалась с неприязнью, но не без уважения. Правда, сама не застала ее в живых — а это значит, что дело было не меньше семисот лет назад... Твое здоровье! - Твое здоровье. «И стоило завоевывать всю Волшебную страну, чтобы сидеть в деревенской избе и пить самогон с филином!» На улице уже совсем стемнело, стучал в окно мелкий нудный дождь, трещал огонь в очаге — самая подходящая обстановка для жутковатых сюжетов из древней истории. - Есть на свете добрые волшебницы, есть злые; а Келемринда, по всем отзывам, была ОЧЕНЬ злой. Одни говорят, что она требовала от своих подданных приносить ей в жертву детей. Другие — что воровала у девушек их молодость и красоту. Третьи — что питалась человеческими душами, хотя я не совсем представляю, как это возможно технически... Очень вероятно, что она делала и то, и другое, и третье. Так или иначе, своими злодеяниями Келемринда, как у вас, людей, говорят, довела своих подданных до ручки. И в один прекрасный день они заманили ее в ловушку и сожгли живьем. Но, как видишь, до сих пор помнят о ней и боятся, что однажды она вернется. Просеменив к краю стола, филин воззрился в непроглядно-темное окно. - Где-то в той стороне она жила, на одном из отрогов Черных гор. Быть может, ее жилище стоит нетронутым и по сей день — знать бы только, где... - Я знаю! - послышался вдруг девичий голос. На пороге горницы стояла спасенная «ведьма». Умывшись и причесавшись, она стала взрослее на вид, да и выглядела теперь намного приличнее. Давешние изодранные лохмотья сменились чем-то белым, свободным и длинным. Судя по всему, девушка просто взяла покрывало, прорезала в нем дырку для головы и перепоясалась каким-то лоскутом — однако сделала это не без изящества. Гладко зачесанные назад волосы открывали бледное личико с мелкими острыми чертами. На красавицу девушка никак не походила, однако лицо ее сразу притягивало к себе внимание: причиной тому были темные, глубокие, до неправдоподобия большие глаза. И сейчас эти глаза смотрели на короля с нескрываемым восхищением. - Прошу прощения, что без приглашения вмешиваюсь в вашу беседу, - вежливо проговорила она, переступая порог. - Но я знаю, где находится пещера Келемринды. Это примерно в трех часах пути отсюда. Я там была. Из-за этого-то все и... - вздохнула она. Выговор у нее был совсем не мигунский. Речь гладкая, правильная, словно у аристократки из Изумрудного города — правильнее, чем у самого Урфина. И еще одна странность: здешние жители постоянно мигали, за что и получили свое прозвище — а чудные глазищи несостоявшейся мученицы, казалось, не мигали совсем. - Погоди-ка, - Урфин развернулся к ней лицом. Когда взгляды их встретились, его на мгновение шатнуло: похоже, мигунская бражка была крепче, чем казалась на вкус. - Давай с начала. Ты что, не местная? Девушка покачала головой. - Мои родители приехали сюда из Желтой страны. Да, наверное, началось с этого... - задумчиво проговорила она. - В деревне не слишком любят чужаков, особенно городских и образованных. Вообще не любят тех, кто отличается от других. Знаете, как это бывает? Урфин хотел было спросить, зачем ее городских и образованных родителей понесло в этот медвежий угол и что случилось с ними дальше, но вовремя сообразил, что в ответ рискует выслушать очередную Душераздирающую Историю. Нет, это может подождать. А как в деревне относятся к тем, кто непохож на других, он и так прекрасно знал — по собственному опыту. - Они боятся гор и леса, - продолжала девушка. - Если ходят в лес, то только большими компаниями. А я никогда не боялась. С другими людьми мне скучно, а им со мной неловко: поэтому я люблю уходить в горы, подальше от людей, и бродить там целые дни. Вот так однажды я нашла эту пещеру. А потом в деревне началось моровое поветрие, стали умирать дети — и во всем обвинили меня, потому что я ходила в пещеру Келемринды, куда ходить нельзя, и принесла оттуда... Вот, смотрите! И она извлекла из-за ворота своего балахона кулон на потемневшей, покореженной цепочке. Не снимая с шеи, протянула Урфину. Он наклонился посмотреть, мимолетно отметив, что от девушки исходит странный сладковатый запах (какая-нибудь деревенская косметика из местных трав?) На цепочке болтался ограненный камень цвета красного дерева, и в глубине его плясали тени. Урфин присмотрелся — и, не удержавшись, ахнул. В камне горел огонь. Море огня. Бушевало алое пламя, прорезаемое с разных сторон зубчатыми серебристыми молниями и извивающимися черными прожилками, похожими на змей. Это зрелище завораживало; но разительнее всего было ощущение исходящей от него силы, яростной мощи, готовой сокрушить все на своем пути. Казалось, вот-вот пламя вырвется из камня и охватит дом... нет, весь мир... За плечом у него потрясенно заухал Гуамоко. - Это ведь магия, да? - прерывающимся от волнения голосом спросила девушка. Огромные глаза ее расширились еще сильнее. - Не просто магия, дитя, - после паузы хрипло проговорил филин. - Клянусь моими перьями, за эту безделушку покойная Гингема не пожалела бы отдать все, чем владела! - Там множество разных вещей! - восторженно продолжала девушка. - Много таких, о которых я даже не знаю, что это такое, зачем нужно и как называется. И еще старинные книги — так хотелось бы их прочесть, но они на непонятном языке... - Скорее всего, древнеарахнидский, - с видом знатока подтвердил Гуамоко. Желтые глаза его горели от возбуждения. - На нем составлялись в ту эпоху заклинания и инструкции к волшебным предметам. Сам я не слишком хорошо читаю по-древнеарахнидски, но мой двоюродный дядюшка, служивший библиотекарем у покойной Бастинды... Урфин переводил взгляд с филина на девушку и обратно. Угрюмое лицо его медленно расплывалось в улыбке. - Что скажешь, Гуам, - проговорил он, - если завтра мы немного отклонимся от намеченного маршрута? Филин с энтузиазмом захлопал крыльями, даже не заметив, что его назвали презренным сокращенным именем. Урфин повернулся к девушке. - А ты поедешь с нами, покажешь дорогу. От ее ответа он, едва ли не впервые в жизни, смутился. - Для вас я сделаю все, что захотите, - ответила "ведьма" тихо и торжественно, пожирая его полным обожания взглядом. На следующее утро, еще до рассвета, небольшой отряд тронулся в путь. Искатели магических сокровищ гуськом поднимались все выше по узкой лесной тропе. Над головами их высились величественные вершины, покрытые белоснежными шапками. Лучи солнца, восходящего за спиной у путешественников, играли на снежных склонах и окрашивали их радостным золотисто-розовым сиянием. Казалось, перед путниками приветственно распахиваются ворота в какой-то сказочный мир — мир, где царит вечный праздник и исполняются все желания. «Ведьма»-проводница ехала впереди верхом на Топотуне; Урфин, с дремлющим филином на плече, шагал рядом. Они негромко разговаривали — и разговор их звучал престранно и заставил бы призадуматься марранов, если бы кто-нибудь из них подошел поближе и расслышал хоть пару слов. - ...Но как этому выучиться? Люди и волшебники — совсем разные, вроде как волки и саблезубые тигры. Волк может объявить себя тигром, может даже натянуть тигриную шкуру, но никогда не станет тигром по-настоящему. Как видно, король Волшебной страны совсем позабыл о том, что должен притворяться колдуном и даже богом. Или, быть может, считал, что с ней притворяться не нужно? - Все так говорят, - проговорила наездница. - Но любопытно, кто сказал это первым? Не сами ли волшебники — чтобы люди не овладели тайными знаниями и не заставили их поделиться властью? И, обернувшись к нему, улыбнулась открыто и чуть-чуть насмешливо. Солнечные лучи, пронизывая ее легкий наряд, смутно обрисовывали очертания стройного девичьего тела, расплавленным золотом играли в волосах, короной уложенных вокруг головы. Сейчас она выглядела взрослее, чем вчера — и намного красивее. - Мне думается, магия есть во всем. В земле, превращающей мертвые семена в цветущий сад. В течении рек, в порывах ветра, в сверкании молний, в этих солнечных лучах... И, конечно, в душах людей. Она везде — нужно только разглядеть ее и разбудить. - Что же, по-твоему, и во мне есть магия? - недоверчиво усмехнулся Урфин. - Конечно! - просияла она. - Еще какая! - А в тебе? Девушка загадочно пожала плечами, с неопределенной улыбкой глядя куда-то вдаль, на блистающие вершины гор. Лишь одно существо в отряде двигалось вперед без всякой охоты. Это был Топотун. Оживленный волшебным порошком, медведь не был живым в полном смысле слова. Таким созданиям в Волшебной стране уготована странная участь: многие виды волшебства на них не действуют — но, с другой стороны, силы и возможности их очень ограничены. И сейчас простодушный медведь ясно чувствовал опасность — но не понимал ее природы и не знал, что с этим делать. Он знал одно: что-то очень неправильно. С самого утра. Может быть, даже раньше. Хозяин уступил этой девчонке свое место, а сам идет пешком. Она разговаривает с ним, как с равным, и ни разу не сказала «ваше величество» - обычно король такой бесцеремонности не спускает. А сейчас ему как будто все равно. Говорят они о каких-то странных вещах, которых Топотун не понимает: она больше говорит, он больше слушает — тоже совсем на него не похоже. И вид у него при этом какой-то... непривычно расслабленный, умиротворенный... Ну и что такого? Радоваться надо, что хозяину хорошо! Топотун и радуется. Вот только... не выходит радости. Что-то не так! Неужели хозяин — такой мудрый, такой проницательный — сам не замечает?! Чего? Ну... хотя бы того, какая она тяжелая — эта хрупкая, совсем невесомая на вид человеческая девушка. Как ему это заметить, дурень? Ведь не он везет ее на спине! Топотун покосился на филина. Гуамоко дремал, как и положено его народу при свете дня; время от времени он приоткрывал сонные глаза — но, по-видимому, тоже ничего необычного не видел и не замечал. Будь у Топотуна мозги, хотя бы из иголок и булавок — он мог бы сопоставить факты и сделать выводы. Будь сердце, хотя бы из красного бархата — быть может, он бы сердцем почуял, что происходит, и принял правильное решение. Но у него — ни сердца, ни мозгов: только шкура, опилки и беззаветная преданность. Медведь не понимал, что происходит, и не знал, как поступить. Лишь всем своим существом ощущал, что каждый шаг приближает его обожаемого повелителя к гибели.
Kelemrinda Le Fay: Три или четыре мили спустя дубовые и кленовые леса сменились сумрачным еловым бором. Здесь стоял вечный полумрак и тишь: ни пения птиц, ни шороха мелких зверьков — лишь откуда-то издалека доносилось мелодичное журчание ручья. Подлеска почти не было, и ноги путников утопали в мягком ковре бурой опавшей хвои. Словно в покинутом храме или на кладбище, здесь хотелось идти бесшумно и говорить вполголоса. Мрачноватая атмосфера горного леса подействовала даже на марранов: солдаты уже не держали строй, не топали во всю мощь своих ножищ, не пытались горланить песни — они шли, сбившись в кучку и о чем-то тревожно перешептываясь между собой. «Ведьма»-проводница тоже призадумалась и погрустнела. - Может быть, она была не такой уж плохой, - сказала она вдруг — и, встретив вопросительный взгляд Урфина, пояснила: - Фея Келемринда. Что мы вообще о ней знаем? Нам известно — и то по слухам — что она делала, но ведь неизвестно, почему и зачем. - А ты знаешь хоть одну уважительную причину закусывать детьми и воровать лица у девушек? - Конечно. - Девушка блеснула вызывающим взглядом из-под ресниц. - Допустим, твоя могучая армия стоит у стен Изумрудного города. Но, чтобы взять город, придется съесть младенца. Если этого не сделать, тебя разобьют. Как ты поступишь? Если она рассчитывала этим вопросом поставить его в тупик, то просчиталась: - Мой младенец, - усмехнулся Урфин, - будет очень похож на настоящего, но изготовлен из нежнейшей ветчины. Филин у него на плече разразился скрипучим хохотом, как видно, вспомнив колбасных мышей и шоколадных пиявок на пирах в Изумрудном дворце. Девушка поджала губы. - Что ж, тоже выход, - протянула она, - для того, кто согласен довольствоваться подделкой... - И вдруг воскликнула совершенно иным тоном: - Вот мы и пришли! Пещера там, на другой стороне! Лес обрывался на краю глубокого ущелья; по дну его, далеко внизу, серебристой лентой вился ручей. На другой стороне склон уходил круто вверх — и там, в окружении колючих зарослей, темнела дыра в земле, фута в четыре высотой. Пара острых камней у входа придавала ей сходство с раззявленной беззубой пастью. - Я перебиралась туда по стволу упавшего дерева, шагах в пятистах отсюда, - объяснила проводница. ...Гуамоко, отправленный на разведку, не возвращался так долго, что искатели сокровищ забеспокоились. Когда же наконец появился — пребывал в таком волнении, что эту важную и гордую птицу трудно было узнать. Летел он каким-то сумасшедшим зигзагом, а, приземлившись, еще некоторое время не мог отдышаться и изъяснялся нечленораздельными возгласами на смеси человеческого и птичьего языков. Вход в пещеру и сама пещера, сообщил он, вполне безопасны. Судя по общей сохранности обстановки, прежде там стояли охранные заклятия, но срок их действия истек не меньше полусотни лет назад. Внутри обитают только летучие мыши и разные мелкие лесные твари. Единственное — запах... дышать там, конечно, лучше через листья дерева рафалоо — и очень, очень жаль, что в здешних местах это дерево не растет. Что же касается сокровищ, то... о! О-о-о! Все не так, как они ожидали — намного лучше! На себе все это не унесешь, нет-нет, исключено. Надо послать за подводой. А лучше за двумя. И непременно захватить дерюгу и солому для упаковки — там много хрупких предметов. Например, зеркало для предсказаний, и набор ритуальных кубков из горного хрусталя, и еще этот странный прибор, похожий на астролябию. Если Гуамоко верно понимает, что это такое, то... О сундуках, набитых золотом и драгоценными камнями, и говорить не стоит — только столь грубые и материалистичные существа, как люди, могут высоко ценить этот мусор — но да, есть и они. А книги, книги! Пусть саблезубый тигр проглотит его на этом самом месте, если он не видел там, на второй полке сверху, утерянный оригинал «Некро...» Филин еще говорил — а двое марранов, повинуясь приказу короля, уже отправились в деревню за подводами, а остальные сменили мечи на топоры и принялись валить деревья. Через пару часов через ущелье протянулся мост, собранный из четырех поваленных стволов, неказистый, но прочный и устойчивый: подвода не проедет, но человек с тяжелым мешком вполне пройдет. Едва мост был готов, «ведьма» ступила на него первой и легко перебежала на ту сторону. Новая непочтительность — и снова король, привыкший везде быть первым, этого словно не заметил. Урфин уже шагнул на мост, когда Топотун, наконец решившись, схватил его зубами за плащ и потянул назад. Король раздраженно обернулся — но лицо его смягчилось, когда он увидел своего верного слугу в неподдельном ужасе. Огромный медведь дрожал как лист, шерсть его стояла дыбом. - Повелитель, - пробормотал он, запинаясь, - не ходил бы ты туда!... Мне страшно! Эта злая колдунья... она какая-то уж слишком злая! - Ты тоже поверил в эти деревенские байки? Келемринда умерла семьсот лет назад, глупый ты зверь. Да и я — не младенец, и кто попробует меня сожрать, рискует обломать себе зубы! - Урфин потрепал медведя по холке. - Все нормально, Топотун. Я скоро вернусь. И уверенным пружинистым шагом двинулся через пропасть к пещере, так похожей на разверстую пасть чудовища. - «Изменение Пути: теория и практика»... - бормотал Гуамоко себе под нос. - «Предсказания горя»... нет, скорее, «зла». Или «Злые пророчества»? «Подробная карта страны..» Нет, кажется, это переводится как «мир»... значит, «Подробная карта Мира Вверху и Мира Внизу, с описаниями и гравюрами, составленная...» Хм! Смотри-ка, повелитель, оказывается, в свободное от пожирания детишек время наша любезная хозяйка занималась научной работой! - И что это за миры? - поинтересовался Урфин, без особого энтузиазма отрываясь от причудливой шкатулки резного черного дерева. Он хорошо понимал, к чему клонятся все эти восторги: сейчас хитрая птица докажет как дважды два, что библиотека колдуньи имеет непреходящую ценность для потомков, а следующим шагом потребует основать какой-нибудь «Королевский Фонд изучения наследия Келемринды», себя назначит директором и примется выбивать из казны ставки — не только для самого себя, это бы еще ладно, но и для всех своих двоюродных дядюшек и троюродных племянников. - Вот это нам и предстоит выяснить! - отвечал Гуамоко, полный исследовательского рвения. - Перехожу к полке номер три... Факел, закрепленный в ржавом настенном канделябре, неимоверно трещал и чадил, но света давал достаточно. Впрочем, Гуамоко и не нуждался в освещении. Не желая сидеть сложа крылья в ожидании подводы, филин принялся составлять опись найденных в пещере интеллектуальных богатств. Он сидел, вывернув голову под каким-то невозможным углом, на покосившейся книжной полке, долго и мучительно разбирал заглавия на корешках, выведенные затейливой древнеарахнидской вязью, а потом, сжав в лапе грифель, заносил их в список — такими каракулями, которых никто, кроме него, разобрать не мог. И, похоже, был совершенно счастлив. Девушка почти сразу скрылась в боковом помещении, где у Келемринды, по всей видимости, располагалась гардеробная. Одному Гуррикапу известно, что она надеялась там найти, среди истлевших тряпок и в почти полной темноте. Только сам Урфин не находил себе места. Бродил по пещере, брался то за одно, то за другое, разыскивая что-нибудь вроде той подвески с пламенем внутри — но ничего похожего не находил. Странных предметов вокруг было множество; и многие из них, несомненно, представляли не только материальную, но и магическую ценность — но в его руках оставались пусты и немы. Пещера Келемринды дразнила его горячечными мечтами. Что, если бы, в дополнение к мощной армии, в руках у него оказалась магическая сила и власть? Тогда он подчинил бы себе не только Волшебную страну — что Волшебная страна! Урфину уже мерещилась экспедиция в Мир-За-Горами. Словно наяву, видел он самого себя восседающим на спине смертоносного железного дракона... и тут же услужливое воображение показывало, как Великан-из-за-Гор — тот самый, что когда-то так жестоко его унизил — с перекошенным от страха лицом бежит, ковыляя и спотыкаясь на своей деревянной ноге, но его нагоняет огромная тень драконьих крыльев... Не только он — и девчонка Элли, и гордячки Виллина и Стелла, и все, все узнают Урфина Джюса! Непобедимое оружие, несокрушимая власть, такая мощь, какую обычный человек и вообразить себе не может — все это здесь, у ног столяра из Когиды! Совсем рядом — только руку протяни... И все же — недостижимо. Мечта о волшебной силе дразнит его и ускользает. Есть вещи, которых не изменить. Он — не бог и не волшебник. Жевуном родился, жевуном помрет. В самом лучшем случае, разберется в том, как работают две-три магические штучки, научится ими пользоваться — так же, как обезьяна у балаганщика на ярмарке «умеет» спички зажигать. Будет и дальше дурачить простодушных марранов — ведь даже жевуны с мигунами уже не ведутся на его фокусы... Но все же... что, если... Что, если она права? - Смотрите, что я нашла! - послышался звонкий девичий голос, и в сокровищнице, легка на помине, появилась «ведьма». В руках она держала диадему удивительно тонкой работы: вокруг серебряного обруча сплетались малахитовые побеги плюща и остролиста. - Наверное, это ее корона! - и, недолго думая, девушка принялась пристраивать диадему себе на голову. - Гуамоко, - сказал Урфин, - будь другом, слетай посмотри, что творится в лагере. Что-то солдаты там расшумелись. В самом деле, в последние несколько минут со стороны входного проема доносился шум и отдаленные голоса. Филин, против обыкновения, не стал ворчать и препираться — он послушно исчез, оставив повелителя и девушку вдвоем. - Мне идет? - поинтересовалась девушка. Она уже водрузила диадему поверх косы и теперь стояла под факелом, кокетливо поворачивая голову так и этак. Тень на стене повторяла все ее движения — только с легкой, едва заметной глазу задержкой. - Красиво, - одобрил Урфин. А потом, почти без паузы, спросил: - Кто ты? Девушка ответила ему долгим вопросительным взглядом, впрочем, не слишком удивленным. Стало вдруг очень тихо — только где-то в глубине пещеры капала вода. - Ты очень постаралась меня обольстить и заморочить мне голову. - «И тебе это почти удалось», - мысленно добавил он. - Все это хлопанье ресницами, улыбочки, прозрачная тряпка вместо платья, туманные обещания сделать меня волшебником... Хорошая попытка. Но, извини, я все-таки не слепой и не тупой. Я вижу, что ты не обычный человек. Может быть, и не человек вовсе. Кто ты такая?.. «...и что тебе от меня нужно?» Нет. Первое правило переговоров — не показывать заинтересованности. Что ей нужно — пусть сама скажет. А потом поговорим о том, что нужно мне. В хорошеньком личике девушки что-то неуловимо изменилось. Тень за спиной, больше ей не нужная, начала бледнеть, выцветать — и через пару секунд исчезла. А сама она, склонив голову, смотрела на Урфина так, словно видела его впервые. Точнее, быть может, словно впервые как следует разглядела этого широкоплечего, жилистого человека с сильными руками рабочего, с взлохмаченной черной шевелюрой, густыми бровями, сросшимися на переносице, с резкими, неправильными, но выразительными чертами лица, с тяжелым взглядом глубоко посаженных глаз. Человека, который сейчас старается казаться спокойным, однако напряжен, как струна. Раздув ноздри, она вдыхала аромат его эмоций: сложный узор из волнения, надежды, любопытства и страха, и жгучую жажду силы и власти, и кое-что еще... О-о, что за наслаждение! А ведь она еще даже не начала!.. - Какой же ты сильный! - вырвалось у нее. - Впервые встречаю человека, на которого мои... - Но, заметив его нетерпеливое движение, она оборвала себя: - Хорошо, хорошо. На прямой вопрос — честный ответ. Однако еще медлила, явно наслаждаясь моментом откровения и желая его растянуть. - Крестьяне Фиолетовой страны, - начала она негромко и вкрадчиво, - разумеется, как и любые крестьяне, грубы, косны, невежественны и склонны к предрассудкам. Однако интуиция у них работает хорошо — и довольно часто они бывают правы. А вот тот, кто не верит «бабьим сказкам» и всему ищет разумные объяснения, частенько ошибается. Видишь ли, он слишком много думает. Думает, что ведьм не существует. Что мертвые не возвращаются. Что злая фея — всегда старуха. Что хрупкая девушка не может представлять опасность для взрослого сильного мужчины... - Она раскинула руки, и диадема на ее голове засветилась тусклым сероватым свечением. - Приветствую тебя, повелитель людей, в моих древних владениях! Урфин ожидал чего угодно, только не этого! - Как?! Тебя же сожгли семьсот лет назад! Как ты выжила? - А я не выжила, - спокойно ответила колдунья. Говорила она тихо, почти шепотом — но голос ее гулко разносился по пещере, отражаясь от стен странным двойным и тройным эхом. - Просто вернулась. Я всегда возвращаюсь. Лицо ее в призрачном сером свете расплывалось и преображалось: от прекрасной девы — к ребенку, от ребенка — к старухе, от старухи — к глумливому оскалу черепа. Лишь глаза оставались неизменными: огромные, бездонные, широко распахнутые. Глаза, от которых невозможно отвести взгляд. И — странное ощущение, что говорит она на чужом языке, торжественном и древнем, но он почему-то прекрасно ее понимает. Даже лучше, чем хотелось бы. - Я — Келемринда Пожирательница Душ, королева Сумеречной страны, владычица Того, что Вверху, и Того, что Внизу... и сейчас мне нужна твоя душа, Урфин Джюс!
Donald: Удивительно, мне, человеку перечитавшему в фандоме почти всё, этот фанфик показался непривычным. Уж очень нова идея существования в Волшебной стране древних настоящих колдуний или волшебников, более сильных, чем нынешние. Точнее, идея-то не нова, она проистекает из канона (Арахна, сторожевая башня, построенная королём или волшебником), но раньше на эту тему не писали. Оттого рад увидеть фанфик, который написан именно на эту тему. В фанфике есть детективная составляющая, интрига, динамика. Интересно читать, проглатываешь за минуту и хочется ещё. Урфину сопереживаешь, ещё больше сопереживаешь чуткому Топотуну. Джюс в фанфике попал в ловушку своей самоуверенность. Думал, что всё знает о ведьмах, что девчонка его не проведёт... Ошибся. Не везёт Урфину по жизни, и особенно на волшебниц и псевдоволшебниц. Kelemrinda Le Fay С нетерпением жду продолжения. Рад что с Фикбука к нам пришёл ещё один хороший автор.
Kelemrinda Le Fay: Donald, большое спасибо за отзыв! Сестра уверяет, что фидбэк - страшный наркотик, и я уже вижу, как она права. Donald пишет: Уж очень нова идея существования в Волшебной стране древних настоящих колдуний или волшебников, более сильных, чем нынешние. Точнее, идея-то не нова, она проистекает из канона (Арахна, сторожевая башня, построенная королём или волшебником), но раньше на эту тему не писали. Действительно, странно, почему. Ведь канон застает ВС в очень специфический момент. Магия постепенно уходит. На наших глазах "мифическое время" сменяется историческим, матриархат - патриархатом, настоящие волшебники - поддельными, "традиционные" волшебные существа - оживленными существами, созданными человеком... Именно в этот переходный период должна бы обостриться тема "Древних" - хтонических сил, которые могут вернуться и потребовать себе прежнюю власть. Отчасти это я и хотела бы показать: столкновение "героя нового времени", рационального и прагматичного - с нечеловеческим существом, которое живет, мыслит, воспринимает окружающее в совершенно иных категориях. Человек, притворявшийся колдуном и богом, встречает чудовище, которое притворяется человеком... Donald пишет: Урфину сопереживаешь, ещё больше сопереживаешь чуткому Топотуну. Джюс в фанфике попал в ловушку своей самоуверенность. Думал, что всё знает о ведьмах, что девчонка его не проведёт... Ошибся. Не везёт Урфину по жизни, и особенно на волшебниц и псевдоволшебниц. Ну, с Топотуном вроде ничего плохого не должно случиться. Души у него нет, и он Келемринду точно не интересует. Скорее всего, она на него и внимания не обратила. А за Урфина мне тоже страшновато, да... Очень, ОЧЕНЬ надеюсь, что безумие не покинет меня слишком быстро, что я смогу дописать это до конца - и именно так, как хочу. Пока, тьфу-тьфу, вроде полет нормальный... (удаляюсь в глубины своей мрачной пещеры, бормоча про себя: "Дописать! Не запороть! Дописать! Не запороть!")
totoshka: Kelemrinda Le Fay пишет: Очень, ОЧЕНЬ надеюсь, что безумие не покинет меня слишком быстро, что я смогу дописать это до конца - и именно так, как хочу. Пока, тьфу-тьфу, вроде полет нормальный... (удаляюсь в глубины своей мрачной пещеры, бормоча про себя: "Дописать! Не запороть! Дописать! Не запороть!") думаю многие на это надеяться )))) очень интересно дальнейшее развитие... а то ж как всегда "на самом интересном месте"))) *ну зато теперь следить за продой проще, не надо на фикбук лазить))) спасибо, что пришли*
Donald: Kelemrinda Le Fay пишет: Сестра уверяет, что фидбэк - страшный наркотик Да, отзывы заставляют писать ещё. Сам в этом убеждался. Kelemrinda Le Fay пишет: странно, почему. Вероятно, потому что на первый взгляд кажется, что никаких интересных исторических событий в Волшебной стране до прилёта четырёх волшебниц не было. В такое заблуждение легко впасть, если слишком внимательно читать Волкова - у него там Арахна отбрасывала один за другим свитки летописи гномов, не находя в них ничего важного. Потом всю летопись прочёл Страшила и тоже на первый взгляд ничем не заинтересовался. Вот и приходят фикрайтеры к выводу, что в следах прошлого сюжета не найдёшь, искать его надо в альтернативе либо в биографиях второстепенных персонажей, либо вообще на Рамерии. А на самом деле в каноне полно вопросов, оставшихся без ответа - кто построил Жёлтую Дорогу, откуда в Голубой стране Людоед, кто построил сторожевую башню рядом с будущим Изумрудным городом и т.д. И вокруг ответа на каждый вопрос можно выстроить сюжет. Тот же Сухинов признавался в предисловии к своим книгам, что его побудили писать вопросы, возникшие после прочтения книг Волкова. Но он на них отвечал, придумав альтернативное прошлое и альтернативное настоящее Волшебной страны. А ведь на все эти вопросы можно было бы попытать ответить не противореча книгам Волкова. Тайн автор оставил много. Касательно же волшебников эпохи между Гуррикапом и 4 феями, то поиск наследия этих волшебников - тема, дающая большой простор для фантазии. И к счастью, это пока что не освоенная фикрайтерами область. Kelemrinda Le Fay пишет: На наших глазах "мифическое время" сменяется историческим, матриархат - патриархатом, настоящие волшебники - поддельными, "традиционные" волшебные существа - оживленными существами, созданными человеком... Именно в этот переходный период должна бы обостриться тема "Древних" - хтонических сил, которые могут вернуться и потребовать себе прежнюю власть. Да, в книгах Волкова, особенно в 4-6-ой видна борьба между техническим и магическим началом. И дальнейшее развитие этой борьбы может привести к самым разным последствиям - как к полному вытеснению магии техникой, так и к возникновению в ВС неповторимой технико-магической цивилизации. Учитывая, что в последних книгах Волкова техники стало ощутимо много, древним силам действительно пора пробудиться. Kelemrinda Le Fay пишет: с Топотуном вроде ничего плохого не должно случиться. Души у него нет По идее, должна быть, раз он одушевлённый. Хотя вопрос это очень сложный. Кстати, что мне ещё очень понравилось в вашем фанфике - намёк на некую теорию магии, положенную в основу фанфика. У меня самого такая есть. totoshka пишет: Очень, ОЧЕНЬ надеюсь, что безумие не покинет меня слишком быстро, что я смогу дописать это до конца - и именно так, как хочу. Очень надеюсь, что вы не только закончите этот фанфик, как хотите, но и ещё много других напишите. У вас хорошо получается, есть новаторские идеи - такие авторы, как вы, нужны фандому. Рад, что вы пришли на форум, на Фикбуке я лично бываю редко, и оттого там ваш фанфик проглядел. Многие же участники форума так вообще на Фикбуке не регистрированы. Надеюсь также, что вы и в дискуссиях будете активны.
Рамина: Трудно понять всё сразу, но одно я знаю страна мигунов на востоке
Безымянная: Kelemrinda Le Fay, начало фанфика очень заинтриговало интересным сюжетом и новизной идеи. С нетерпением жду продолжения.
саль: Сладкий Урфин в горьком веке. Прячьте душу, человеки
Kelemrinda Le Fay: Рамина пишет: Трудно понять всё сразу, но одно я знаю страна мигунов на востоке Да, вот здесь я что-то напутала, не посмотрела на карту. Мне казалось, что на западе. Ладно, если приведет Гуррикап дописать до конца - исправим.
Kelemrinda Le Fay: Дональд, Тотошка, Безымянная, еще раз спасибо за теплые слова, буду стараться. Donald пишет: Кстати, что мне ещё очень понравилось в вашем фанфике - намёк на некую теорию магии, положенную в основу фанфика. У меня самого такая есть. А у вас какая? Как вам сказать... Келемринда ведь не "классическая" колдунья типа Гингемы. Т.е., видимо, она умеет пользоваться и "классической" магией, но суть ее совсем иная. Она - ментальный паразит, энергетический вампир. И магия у нее другая. С удовольствием могу об этом поговорить, но лучше, наверное, в личке, чтобы не спойлерить.
Donald: Kelemrinda Le Fay пишет: у вас какая? Фрагмент этой теории - о том, почему Волшебная страна Волшебная - здесь. А всю теорию с длинной классификацией волшебников, я всё никак не соберусь допечатать и выложить в тему "о волшебстве". Пожалуй, потороплюсь. Kelemrinda Le Fay пишет: суть ее совсем иная. Она - ментальный паразит, энергетический вампир. Про энергетический вампиризм у меня в теории тоже было. Kelemrinda Le Fay пишет: лучше, наверное, в личке, чтобы не спойлерить. Можно в личке, можно в теме "о волшебстве".
GreenBlush: Ух, на самом интересном месте! Ждем продолжения!
Kelemrinda Le Fay: Начало четвертой главы. Кстати, заметила у себя еще одну ошибку - но, если никто больше не заметит, исправлять не буду. :-) - Прошу прощения, что прерываю вашу беседу, - послышался от входа в пещеру скрипучий голос филина, - но, повелитель, тебе лучше вернуться в лагерь, и поскорее. У нас... э-э... некоторые проблемы. «Проблемы? Вот это верно подмечено! И ты бы только знал, какие!» - Ничего особенного, - светским тоном проговорила колдунья, мгновенно возвращаясь к облику и манерам благовоспитанной девицы. - Твои марраны взбунтовались. Разберись с ними, я подожду. Рядовые Харт и Клем, двоюродные братья из клана Перепелки, отправленные в долину за подводами, вернулись в лагерь без подвод и в весьма расстроенных чувствах. Причиной тому стал прием, оказанный им в деревне мигунов. Услышав, что из деревни Урфин Джюс со своим отрядом направился прямиком в пещеру Келемринды, крестьяне сбежались на площадь у колодца. Лица их были суровы, и многие сжимали в руках топоры или вилы. Харт и Клем были ребята бравые, воинскую науку знали назубок — однако тут им стало не по себе: слишком уж велико было численное превосходство противника. - Мы вам, ребятки, зла не желаем, - дипломатично начал староста. - Всё понимаем: вы люди служивые, выполняете, что прикажут. Да и нам попусту с властями ссориться не с руки. Однако тут не пустяки — тут дело сурьезнее некуда. Так что слушайте наш мирской приговор: никаких подвод не дадим, а идите-ка вы подобру-поздорову, откуда пришли — и этому... королю вашему скажите, чтобы ничего в этой проклятой пещере не трогал, ни единого камушка не брал и сам убирался оттуда, пока цел! - Поздно, - проговорил стоящий рядом с ним коренастый мужик с осунувшимся, словно землей присыпанным лицом. - Глянь-ка на солнце — уж за полдень перевалило, а ушли они на рассвете. Марраны растерянно оглядывались вокруг — и повсюду встречались с хмурыми, тревожными, испуганными или откровенно враждебными взглядами. - Вам нечего бояться, - попытался успокоить «мирное население» Харт. - Ведь наш повелитель — Огненный Бог! Он победит любое зло, какое встанет на нашем пути. Люди начали переглядываться; на нескольких лицах появились кривые ухмылки. - Слыхал я, что прыгуны — простаки, но чтобы настолько... - проронил кто-то. - Эй, ты что это хочешь сказать? - вскинулся Харт. Клем, более осторожный, дернул его за рукав, но молодой марран только отмахнулся. - Вы что же, не верите в Огненного Бога? - проговорил он, кладя руку на рукоять меча и оглядываясь по сторонам. Люди потупляли взгляд и молчали. И вдруг одного парня с острым, ехидным лицом словно прорвало: - Да какого еще «бога»? Урфин Джюс вас дурит, а вы все и уши развесили! У нас его все знают — он из жевунов, в Когиде столяром был! И самый был никчемный, пропащий человек — даже в собственной деревне никто не хотел с ним знаться! Не сиделось ему там, полез в короли. Один раз полез — скинули его, прогнали пинками. Да, видно, мало наваляли — вдругорядь решил попробовать! Только теперь он своей дурью может не только себя, а и всех нас, и всю Волшебную страну сгубить — понимаете вы это?! На несколько мгновений Харт потерял дар речи. - Брат, не надо! - тихо сказал ему Клем — но солдат уже выхватил меч из ножен. - Я тебе покажу, как хулить нашего Бога!.. - А ну, спокойнее, парень! - Здоровяк с землистым лицом шагнул ему наперерез, выставив перед собой вилы. - Стойте! - послышался вдруг женский крик. Сквозь толпу продиралась женщина с исплаканным лицом, в черном платке, небрежно наброшенном на плечи. - Что тебе здесь, Энья, - пробормотал староста, - шла бы к дочери... - Стойте! Не проливайте крови! И без того у нас довольно смертей! - Она остановилась перед молодыми солдатами. - Прошу вас, не принимайте слова Керли за обиду — не злость, страх в нем говорит. Идемте со мной. Словам не верите — может, поверите собственным глазам. Клем положил руку Харту на плечо, призывая успокоиться. Тот неохотно вложил меч в ножны. Смущенные и недоумевающие, солдаты двинулись вслед за крестьянкой; несколько человек из толпы шли вместе с ними. Женщина ввела марранов во двор за высоким тыном. Взошла на крыльцо, жестом пригласила их подняться следом. «А вдруг это ловушка?» - на миг подумалось Клему. Брат его сохранил природное марранское простодушие; но Клем, исходив походами едва ли не всю Волшебную страну, давно уже понял, что не все на свете так ясно и просто, как представлялось ему и его соплеменникам в отрезанной от мира родной долине. Однако никакой ловушки не оказалось. Вместе с хозяйкой марраны вошли в небольшую чистую горенку, жарко натопленную и пахнущую какими-то лечебными травами. Но ближе к деревянной кровати травяной запах сменился другим — тяжелой, прогорклой вонью, с которой солдаты были знакомы по походным лазаретам. На кровати лежала... старуха — так показалось им сперва. Маленькая, словно высохшая старушонка. Грязно-седые космы разметаны по подушке, из уголка ввалившегося рта по морщинистой щеке стекает струйка слюны. Невидящие глаза уставились в потолок, иссохшие руки судорожно комкают край одеяла. При приближении женщины старуха на кровати застонала, замычала что-то неразборчивое, неуклюже потянулась к ней... - Все хорошо, золотко мое, - прошептала женщина, гладя ее по голове. - Все хорошо, это я. Я с тобой. - Кто... она? - робко спросил Клем. В бою он не испугался бы целого полчища врагов — но сейчас ему стало страшно. - Дочка моя. Моя маленькая Эни. В прошлом месяце тринадцать годков ей сравнялось. Женщина сжала губы, отчаянно замотала головой, пытаясь сдержать слезы — но они снова потекли по щекам. - Ведьма подстерегла ее в сумерках, - проговорил один из крестьян у них за спиной. - Украла у нее лицо и выпила душу. - Недели с две назад это началось, - продолжил здоровяк с землистым лицом. - Сперва она только по ночам приходила, во сне. Мы стали орехи нух-нух есть, чтобы не спать. Но дети малые — им ведь не спать нельзя... вот она и начала с младенцев. Трое за неделю. Один из них был мой сын. - Он тяжело сглотнул. - А потом... сами видите. - Почему же вы Повелителю ничего не рассказали? - тихо, растерянно спросил Харт. - Ха, «почему не рассказали»! Пытались рассказать — да он разве стал нас слушать? - И здоровяк, скрипнув зубами, пробормотал себе под нос какое-то крепкое ругательство. На этот раз Харт его не остановил.
Жук-Кувыркун: Пожирание душ - незаезженная тема. Лично я ни за что не догадался бы написать фанфик про то, как ведьма хочет пожрать душу Урфина. Оригинально!
Kelemrinda Le Fay: А вот и продолжение. Ахтунг: эпичность, героизм, религиозное/оккультное мракобесие и зашкаливающий пафос! :-) Из пещеры Урфин Джюс вылетел на такой скорости, словно за ним гналась стая разъяренных саблезубов. Зацепившись плащом за один из камней у входа, не удержался на ногах, кубарем скатился по склону до самого моста. Сейчас им владела одна мысль, одно желание: бежать отсюда как можно быстрее и как можно дальше. На другой стороне ущелья возле моста столпились марраны, все с оружием в руках. Между ними бестолково метался Топотун. Вид у марранов был хмурый и решительный; черт знает, что они там затеяли — но очевидно было, что мчаться к ним с криком: «Караул, спасите!» (или как-нибудь в этом роде) — очень плохая идея. Урфин глубоко вдохнул, стараясь успокоиться. Поправил плащ на плечах, решительно сжал челюсти и зашагал через мост, подавляя желание перейти на бег. Он не понимал, почему ведьма его отпустила. Решила поиграть, как кошка с мышью? Или не готова сожрать его прямо сейчас? Похоже, что так — иначе давно бы это сделала. Быть может, ей нужны какие-то особые условия, какая-то подготовка... так или иначе, облегчать ей задачу он не собирался. Чем ближе к той стороне — тем очевиднее становилось, что марраны ему вовсе не рады. И ладно бы они орали и потрясали оружием! С шумным недовольством своих подчиненных король уже сталкивался — и знал, как легко отвлечь простодушных прыгунов, переключив их гнев на что-нибудь другое. Но солдаты мрачно молчали, не сводя с него хмурых взглядов, в которых читалось... недоумение? Презрение? Проклятье, что еще взбрело в их дубовые головы — и почему именно сейчас? - Тебе помочь? - послышался вдруг медовый голосок Келемринды. - В обмен на душу, что ли? Сам справлюсь! - рявкнул Урфин... и лишь секундой позже сообразил, что слышит ее вовсе не ушами, да и отвечает без помощи языка и губ. Что за чертовщина! Эта... эта тварь из пещеры забралась к нему в голову?! И, может быть, уже сейчас... Нет. Не может быть. Если бы она уже аппетитно хрустела его душой — он бы наверняка это заметил. Или... Что такое вообще «душа»? До сих пор ему как-то не случалось задаваться этим вопросом - поводов не было. Сердце, мозги — это все понятно; а душа? Где она у человека располагается, за что отвечает — и что чувствуешь, когда ее едят? Ответная реплика Келемринды уже совсем не походила на человеческую речь, но звучала однозначно и ядовито: - Что ж, посмотрим, как ты выкрутишься, фальшивый бог! Едва Урфин ступил на твердую землю, Топотун бросился к нему и встал рядом, оскалив клыки и всем своим видом показывая, что любому, у кого есть претензии к его хозяину, сперва придется иметь дело с ним. С верным телохранителем рядом король почувствовал себя немного увереннее. - Марраны! Слушайте меня! - начал он зычным командирским голосом. - Мы сворачиваем лагерь и уходим отсюда. Бегом. Взвод Бойса идет со мной. Взвод Венка рубит мост, затем догоняет нас. Все вопросы и обсуждения — потом. Солдаты как-то непонятно переглядывались, мрачно молчали — и не трогались с места. Наконец слово взял десятник Венк: - В этой пещере, - проговорил он, указывая копьем на ту сторону ущелья, - обитает чудовище. Урфин посмотрел на него, как на сумасшедшего. - Вот именно! - ответил он, едва удержавшись, чтобы не добавить к этому крепкое словцо. - Повелитель, и ты не собираешься вызвать его на бой и сразиться с ним? Великий Гуррикап, что за болваны! - Сейчас у нас недостаточно сил для сражения, - торопливо начал объяснять Урфин. - Поэтому мы временно отступаем. Вернемся сюда с несколькими сотнями воинов, с пушками, огнеметными машинами — и расправимся с чудовищем. Обязательно. Очень скоро. Обещаю. А теперь пошли. Так, Топотун здесь... Гуам! Где эта треклятая птица? Десятник Венк покрутил головой, скорчив такую гримасу, как будто откусил от незрелого плода траа. Примерно такие же лица были и у остальных. «Я же говорил!» - проворчал кто-то в заднем ряду. - Разве богам нужны войска, чтобы побеждать чудовищ? - шагнув вперед, заговорил Лакс из клана Бурундука. - Когда отец наш Солнце, странствуя между небом и землей, встретил семиглавого змея Ашшура, он не стал возвращаться на небо за воинами и пушками. Просто вызвал его на поединок на Радужном мосту — и срубил ему все семь голов! - Точно! - наперебой поддержали его другие. - От начала времен так повелось: боги защищают людей, а не люди богов! - Да провалитесь вы вместе с вашей мифологией! - потеряв самообладание, заорал Урфин. - Вы не в сказку попали, бестолочи! В этой пещере живет чудовище, и оно сожрет сначала меня, а потом вас, если мы не уберемся отсюда БЫСТРО! Все религиозные дискуссии — потом, когда выберемся из этого проклятого леса!.. И осекся, вдруг сообразив, какую совершил ошибку. Эта пламенная речь, несомненно, произвела на солдат сильное впечатление — вот только совсем не то, какого хотел их предводитель. Беззаветная отвага сочеталась в марранах с непосредственностью; увидеть своими глазами для этих простодушных людей было куда важнее, чем услышать. О страшной ведьме, таящейся в пещере и пожирающей людей, они покамест только слышали — и не слишком ее боялись. А видели они сейчас своего прославленного Огненного Бога — всклокоченного, в порванном и перепачканном грязью алом плаще, с посеревшим лицом и блуждающими глазами. Снедаемого страхом, которого он не в силах скрыть. Разве Бог может быть таким? До сих пор кланы Бурундука и Перепелки были одними из самых твердых в вере. С самыми странными, даже недостойными на вид поступками Огненного Бога они готовы были мириться и находить им объяснения. Все слухи о том, что их обожаемое божество родилось, как все люди, от отца и матери, имеет вполне человеческую биографию, что у него есть родная деревня и даже дальние родственники (которые, впрочем, давно от него отреклись и даже сменили фамилию) — решительно отметали как вражескую пропаганду. Дворец, чудесно возведенный Богом в их родной долине, выглядит точь-в-точь как обычные деревенские дома в покоренных странах? Совпадение. Все народы за пределами Страны Марранов с незапамятных времен пользуются огнем, готовят на огне пищу и ничего удивительного в этом не видят? Значит, к ним их огненные боги явились раньше, только и всего. После реформ, проведенных Джюсом, богатые марраны стали еще богаче, а бедные — еще беднее? Ну, не все же сразу — когда-нибудь и у бедняков настанет праздник, сам Бог не раз повторял, что этого не долго ждать... Но всему есть предел! Даже маленькому ребенку известно, как поступают боги, столкнувшись где-нибудь на узкой тропинке с чудовищем. Бог не знает страха: он узнает чудовище сразу, как только его видит, грозит ему копьем и вызывает на бой. А еще любому — и ребенку, и взрослому — известно, что вождь (или, как здесь говорят, «король» - это ведь почти одно и то же) должен защищать свой народ. Например, от ведьм, которые едят детей. Если вождь не защищает своих — его прогоняют из племени, швыряя ему вслед палки и камни. А если он к тому же обманщик... Марраны были в ярости. Они вопили и потрясали мечами, осознав, как жестоко их обманули. От кровавой расправы их сейчас удерживало только присутствие Топотуна — никому не хотелось первым столкнуться с его убийственными клыками и когтями. Урфин уже не пытался с ними спорить — только затравленно озирался, ища выход. Отступать некуда. Прорываться? Топотун сможет расшвырять пять-семь человек — но не двадцать. У самого Урфина из оружия только нож на поясе, и владеет он им... ну, на уровне среднего солдата. Откровенно говоря, очень среднего. Гораздо хуже, чем рубанком. И даже если они прорвутся, что дальше? Если верно то, что кричат марраны, то в деревню возвращаться нельзя — там его сразу поднимут на вилы. Он не знает здешней местности — а вот Келемринда ее прекрасно знает... - Точно помощь не нужна? - ехидно поинтересовался голос у него в голове. - Может, покажем им какое-нибудь чудо? Колдунья сидела в глубине пещеры, полуприкрыв глаза, словно прислушиваясь к чему-то далекому, и на бескровных губах ее играла легкая улыбка. Гуамоко откашлялся, чтобы привлечь ее внимание. - Прошу прощения, госпожа, я еще не имел чести вам представиться. Гуамоколатокинт, филин. Служил у покойной госпожи Гингемы, имею отличные рекомендации. Общий стаж работы — восемьдесят три года. Имею квалификацию фамильяра, консультанта, секретаря и библиотекаря, читаю по-древнеарахнидски со словарем. - И, поколебавшись, добавил: - Кажется, уже имел честь способствовать вам в осуществлении ваших планов... надеюсь, моим скромным вкладом вы остались довольны. Келемринда медленно повернула голову в его сторону — и филин невольно поежился под ее взглядом. - Чем же тебе не угодил твой прежний повелитель? Гуамоко ответил не сразу. Здесь следовало выражаться осторожно: хоть его новая повелительница и охотится на бывшего повелителя, словно сова на мышь, но при этом, странным образом, ему симпатизирует. - Ничего дурного сказать о нем не могу, - ответил он наконец. - Урфин Джюс — человек незаурядный, несомненно, с задатками великого злодея. Мне было приятно с ним работать. Но... поймите правильно, госпожа, я ведь много лет служил Гингеме. Я сразу узнаю магию, когда ее вижу. И не в моих силах служить поддельному волшебнику, когда рядом настоящий. Келемринда вдруг поднялась с места. Обернулась к филину, одарила его сияющей улыбкой. Взгляд желтых птичьих глаз встретился с глазами бездонными и черными. - Что ж, Гуамоколатокинт, - этим обращением она покорила его сердце сразу и навеки, - кажется, ты интересовался тем, что значит «пожрать душу»? Лети за мной, увидишь. - Стойте, братья! Остановитесь! - раздался вдруг крик из гущи бунтующего войска. Вперед пробился коренастый рыжеволосый парень в меховой безрукавке, с грубой татуировкой в виде птицы на плече. Повернулся к товарищам, обвел их диким взглядом, держа наготове меч. - Все назад! Кто поднимет руку на Бога — будет иметь дело со мной! Воины недовольно зашумели. - Харт, зачем ты... - Отойди, не мешай! - Нет, давайте его послушаем! - Выслушайте меня! - умолял рыжий Харт. - Пожалуйста... поступайте, как знаете, только сначала послушайте меня! В своем клане Харт был самым младшим и особым авторитетом не пользовался — но сейчас голос его звучал так, что разгоряченные марраны, пусть и неохотно, опустили оружие и обратились в слух. Харт заговорил не сразу, собираясь с мыслями. Он тяжело дышал, кадык его ходил вверх-вниз; видно было, что ему трудно начать. Наконец, решившись, он повернулся к Урфину: - Повелитель, - начал он внезапно охрипшим голосом, - я не знаю, Бог ты или человек. Знаю одно: когда ты спустился в нашу долину на гигантской птице, с живым огнем в руке — это было... прекраснее этого я ничего никогда не видел — и, наверное, не увижу! А потом... ты показал мне, показал нам всем, что есть другая жизнь. Что можно не бояться огня, а повелевать им, не ютиться в жалких шалашах, а возводить себе дома, защищающие от непогоды. Показал, как можно строить свою жизнь собственными руками. Мой клан — клан воинов, а не жрецов, я мало понимаю в небесных делах; но нет у меня иного Бога, кроме тебя! Даже если все отрекутся от тебя и предадут — я пойду против своих братьев, но тебя не предам! - И продолжал, торопливо, захлебываясь словами: - Знаешь, я был сейчас в той деревне, внизу — там умирают дети, а у одной девочки ведьма украла лицо и высосала душу — я видел ее, и это... это... - Он сморщился, затряс головой, но, справившись с собой, продолжал: - Я ничего не требую, нет, я знаю, грешно требовать у богов — но прошу тебя, Повелитель: защити их и всех нас! Пусть никто больше не верит в тебя — я верю! Сотвори чудо! Вызови ведьму на бой и убей, как отец Солнце убил семиглавого змея! И умолк, впившись в своего развенчанного кумира взглядом, полным отчаянной надежды. Повисло тяжелое молчание. Под взглядом маррана Урфин медленно опустил голову. «Что тебе сказать, парень? Твои братья правы: я не бог, не герой, не истребитель чудовищ. Просто самонадеянный идиот, который завел вас в ловушку. Я и себя-то не могу защитить — не то что вас. Прости. И беги отсюда, вместе со своими братьями — это лучшее, что вы можете сделать... если еще не слишком поздно». И в этот миг... Словно огромная тень пала на лесную поляну, на ущелье и мост. Почти ничего не изменилось — лишь сочная лесная зелень как-то разом посерела, поблекла, и воздух стал густым и вязким, как вода. И в то же время — изменилось все. Один за другим воины поднимали глаза — и бледнели, и отшатывались, и бессильно опускали мечи. Кто-то упал на колени, кто-то закрыл лицо руками и раскачивался взад-вперед. Странно, но никто не пытался бежать, как будто какая-то невидимая сила удерживала их на месте. И все они, вмиг забыв о своем падшем боге, не сводили глаз с чего-то у него за спиной. Поздно. Даже ради спасения своей жизни Урфин Джюс не смог бы сейчас обернуться. Но это было и не нужно — он и так знал, что увидит. Явление Пожирательницы Душ не сопровождалось спецэффектами. Чудесные вестники не возвещали загодя ее пришествие. Она не спускалась с небес безлунной ночью на спине гигантского орла, и алый плащ не бился у нее за плечами. Она не извлекала огонь из камня, не произносила зажигательных речей. Просто тихо шла к мосту: хрупкая девушка в белом платье до земли, в венке из мертвых листьев, с легкой улыбкой на устах и глазами — двумя провалами во тьму. Но ни один, даже самый скептически настроенный марран не усомнился: перед ними Богиня. Только Богиня совсем не из их пантеона — и такая, с которой они предпочли бы никогда не встречаться. Вот она всходит на мост, человеческими руками перекинутый через пропасть, что отделяла ее смрадное логово от мира живых. Вот идет по мосту — и вековые стволы прогибаются и стонут под ее легкими шагами, и волосы ее развеваются на ветру, хотя вокруг царит полное безветрие; и безмятежное лицо ее с каждым шагом становится все прекраснее и страшнее. «Не смотрите ей в глаза!» - хотел крикнуть Урфин, но из горла его вырвался только какой-то хрип. Он словно оцепенел: не мог ни шевельнуться, ни вздохнуть. И не от страха, нет — а потому, что, чем ближе она подходила, тем яснее он видел ее глазами. И это тошнотворное, ни с чем не схожее ощущение требовало хотя бы нескольких минут, чтобы его переварить, с ним свыкнуться и при этом не сойти с ума. Она входила в его сознание мягко и неотвратимо, как нож в масло. Не строила планов, не просчитывала варианты — просто шла к своей цели, влекомая голодом и инстинктом выживания. Теперь он видел, что ей много тысяч лет. Что неощутимый ветер, треплющий ее волосы и платье, доносится сюда из Мира Вверху — что бы и где бы это ни было. Еще немного — и завеса прорвется, и он увидит То, что Вверху, и То, что Внизу... И забудет собственное имя. Так вот что это значит — потерять душу! И еще — с холодным ужасом он понимал, что эта запредельная древняя тварь одержима им, что жаждет заполучить его так же страстно и неотступно, как он сам когда-то, вечность назад, мечтал захватить Изумрудный город — нет, намного сильнее. Келемринда остановилась у него за спиной. - Прости, но я решила, что пора вмешаться. Еще немного — и Огненный Бог пал бы от рук собственной паствы; а у меня на тебя другие планы. Рыжий Харт, невероятным усилием воли овладев собой, начал раскручивать над головой пращу — но тут же охнул и, рухнув на колени, схватился за голову. Из носа его текла струйка крови. - Не советую, - сказала Келемринда. Говорила она очень тихо — но голос ее, кажется, разносился по горному лесу до самых дальних его уголков. - Человеческим оружием меня не убьешь. «Я знаю, чем тебя убить», - подумал Урфин. Шоковое оцепенение прошло; тело снова ему повиновалось. Медленно, осторожно он опустил правую руку в карман, где лежал его талисман — зажигалка из Мира-за-Горами. - Послушай, - заговорил он вполголоса, по-прежнему не поворачиваясь к ней лицом, - может быть, мы сумеем договориться? Зачем тебе я? Хочешь — возьми их всех. - «Эта кисейная тряпка, что на ней, вспыхнет сразу... только не смотреть ей в глаза...» - Или давай так: ты меня отпускаешь, а я плачу тебе дань — например, десять юношей и десять девушек каждый год... что скажешь? - Слышу голос короля, истинного защитника своего народа, - насмешливо протянула Келемринда. - Спасибо за предложение. Разумеется, я возьму их всех — после тебя. Он сжал в руке зажигалку — но в тот же миг тонкие прозрачные пальчики феи стиснули его запястье, словно клещами. Урфин содрогнулся: руку его, до самого плеча, как будто пронзило ледяной иглой. - Поразительно! - проговорила фея. В голосе ее звучало непритворное восхищение. - На этой стадии и самые крепкие люди теряют рассудок. А ты не только все еще в своем уме — ты все еще пытаешься бороться! Как же мне повезло, что мы встретились! - На кой черт я тебе сдался? Почему я?! - в отчаянии простонал он. - Впервые за много веков встречаю человека, способного мне сопротивляться — и он спрашивает, зачем он мне! Право, люди иногда поражают своей тупостью, - усмехнулась колдунья. - Самого крепкого из твоих воинов мне хватит... пожалуй, на месяц. Крестьянских детей хватает на день-другой. А ты насытишь меня на столетие. И не просто насытишь — я обрету такую силу, что смогу подчинить себе всю эту страну! Мелодичный голос ее плыл в воздухе языками тумана — и сквозь этот туман просвечивали мысли-образы, смутные, едва различимые: [огонь, огонь... сколько огня... опасно... он опасен... нет, не отступлюсь...] И чувства — голод, пьянящее возбуждение, азарт охоты. Выходит, по этой дороге можно идти в обе стороны? Она вторглась в его сознание — но и он слышит ее мысли, в том числе и те, что явно для него не предназначены... Это была даже не надежда — лишь тень надежды. И все же он попытался зацепиться за ее мысль об опасности, сосредоточиться на ней, проникнуть глубже — снять слой эмоций, как снимают стружку с дерева, и увидеть суть... И на какую-то долю секунды — провалился во тьму. [Темно. Холодно и темно. И — шепот. Еле слышный зов повторяется снова и снова. Слов не разобрать — может быть, там и нет слов. Но есть призыв и мольба...] В эту долю секунды он принял решение. Развернувшись, он оттолкнул ее от себя. Толчок был так силен, что ведьма не удержалась на ногах и с грохотом рухнула спиной на мост, но тут же взлетела на ноги — одним движением, неестественно и жутко переломившись назад в пояснице. Он боялся, что голос снова ему изменит; но с первыми словами родилась и сила: - Фея Келемринда! Я, Урфин Джюс, король этой страны и защитник ее народа, вызываю тебя на бой! Сзади кто-то сдавленно ахнул. Несколько мгновений марраны потрясенно молчали, затем разразились приветственными воплями. Келемринда замерла, подавшись вперед и впившись в него глазами. На миг его захлестнуло волной ее эмоций: изумление — что-то вроде: «Откуда он знает?!», легкая тревога, восторг от того, что ставки повышаются, и игра становится еще увлекательнее... Но в следующий миг лицо ее посерьезнело, и строгим, официальным тоном, словно соблюдая свою часть ритуала, она произнесла: - Я, Келемринда Пожирательница Душ, принимаю твой вызов, король людей. Обернувшись, поманила кого-то рукой — и из-за спины ее, словно чертик из табакерки, появился... Гуамоко, гребаный предатель! Колдунья что-то тихо ему сказала, и филин взлетел на высокую ветку ели на этой стороне ущелья. Короля он обогнул по широкой дуге, справедливо полагая, что бывший хозяин не слишком рад его видеть. - Согласно древнему закону, - провозгласил он скрипуче и торжественно, - объявлен поединок. Двое взойдут на мост — и лишь один сойдет с моста! Пусть никто из вас, - повернулся он к сбившимся в кучку марранам, - не пытается вмешаться в ход поединка; за ослушание одного — смерть всем! Марраны, превыше всего на свете ценящие всевозможные состязания, воспряли духом и восторженно загалдели. Не каждый день им случалось оказываться зрителями на поединке богов! Некоторые, кажется, уже начали биться об заклад. Рыжий Харт, с перемазанным кровью лицом, сидел на траве поодаль и смотрел на Урфина, как... ну да, наверное, именно так смотрят на живого Бога, явившегося на землю защитить людей от чудовища. Взгляды их встретились, и Огненный Бог кивнул своему почитателю, усмехнувшись краем губ. ...Всего несколько месяцев назад в Стране Марранов он стоял лицом к лицу с разъяренным исполинским орлом. Благородный Карфакс понял, что стал орудием честолюбивых замыслов Урфина Джюса, и это привело его в ярость. Огромная птица грозно надвигалась на человека, разинув крепкий клюв. Но Урфин не двинулся с места. - Что ж, рази! - сказал он. - Бей, только сразу насмерть! Тогда он блефовал — но не был вполне уверен в успехе. Он спас Карфаксу жизнь — а потом обманул его доверие, сделал пешкой в своей игре; кто знал, что для этой птицы, с ее странными понятиями о чести, окажется важнее? Шансы были пятьдесят на пятьдесят. Но он не дрогнул. А сейчас? Сколько у него шансов — один из ста? Или из тысячи? Подманить Келемринду поближе и все-таки попытаться поджечь — раз. Перехватить ее мысли, понять, почему она считает его опасным, и соответственно действовать — два. Ну и, для ровного счета - «разбудить свою внутреннюю магию», которой, скорее всего, нет. Три. Негусто. Что ж. По крайней мере, он не станет корчиться раздавленным червяком в ее руках, шаг за шагом теряя рассудок, под презрительными взглядами собственной армии. Пока Гуамоко громогласно излагал условия поединка, Урфин подозвал Топотуна. Опустился рядом с ним на одно колено, прошептал что-то прямо в мохнатое ухо. Медведь отшатнулся, глядя на него с ужасом. - Ч-что? - Что слышал. Это приказ. - Нет, повелитель... пожалуйста... я не смогу... - Сможешь, - жестко ответил Урфин. Топотун молча попятился, отчаянно мотая огромной мохнатой головой. - Хочешь, чтобы я превратился в растение? Чтобы разучился говорить, пускал слюни и мочился под себя? А она — стала бы в пять или десять раз сильнее, чем сейчас? - Нет!! - Значит, сможешь. Ты — единственный здесь, на кого ее чары не действуют. У тебя получится. Только не слишком торопись, ладно? - попытался улыбнуться он. Стеклянные глаза чучела плакать не могут — и все же в глазах медведя стояли слезы. И, словно угадав его невысказанное желание, суровый хозяин Топотуна сделал то, чего не делал никогда прежде: крепко обнял медведя, на мгновение зарывшись лицом в теплый пушистый мех. А потом — встал и взошел на мост: легким шагом, с хищной кривой усмешкой, так хорошо знакомой его противникам — и обычно не предвещавшей им ничего хорошего. - Я готов. Начнем? - Мы уже начали, - с ясной улыбкой ответила Келемринда. Взгляды их скрестились — и в следующий миг мост под его ногами разверзся, и король людей, бросивший вызов чудовищу, полетел вниз, в непроглядную и бездонную тьму. Конец первой части.
Donald: Жуть. Гуамоко предал Урфина. Неожиданно мрачный поворот сюжета. Надеюсь, Топотун Урфина спасёт.
Kelemrinda Le Fay: По ходу, Топотуну он приказал себя убить, если станет ясно, что Келемринда побеждает. :( Я очень надеюсь, что Урфин спасется своими силами. Но, честно сказать, не уверена, что допишу. По крайней мере, сейчас надо взять паузу и подумать. Там дальше должны пойти очень сложные вещи. Финал я знаю - но вот как до него добраться и как сделать достаточно убедительным...
Virgo: Мои аплодисменты. Оригинально и захватывающе, думаю, я далеко не одна жду продолжения.
Kelemrinda Le Fay: Virgo, спасибо большое! Я постараюсь. Но это точно будет не прямо сейчас.
Virgo: Творческих успехов Вам и вдохновения
Kelemrinda Le Fay: Продолжение. Ахтунг: ангст, символизм, нравоучительность, Глубокий Смысл. :) Часть вторая Глава 5. Лестница в небо ... - Спаси меня. Еле слышный шепот — мольба откуда-то из дальней дали. Человек вздрагивает в забытьи. Мольба повторяется. Слова почти неразличимы: - Спаси меня... - или «себя»? С хриплым стоном человек приоткрывает глаза. Закрывает и открывает еще пару раз, протирает ладонью. Либо он ослеп, либо кругом царит непроглядная тьма. Холод и тьма. Он поворачивается... и испускает сдавленный крик, когда ноги его и нижняя половина туловища вдруг соскальзывают и повисают в пустоте. В последний миг ему удается зацепиться рукой за что-то твердое, угловатое и шершавое. Деревянная балка. Хоть что-то знакомое! Дерево он знает и любит, и сразу узнает его на ощупь — по крайней мере, осязание ему не изменило. Держась одной рукой за балку, а другой цепляясь за дощатый помост, на котором лежал, он с трудом втаскивает себя обратно. Отдышавшись, начинает осторожно ощупывать место вокруг себя, пытаясь понять, где находится. Он сидит на неошкуренном деревянном настиле дюймов в тридцать шириной. По сторонам, на равном расстоянии друг от друга — вертикальные стойки. Что наверху и что внизу — непонятно. Издалека доносится порыв ветра, и вся конструкция начинает скрипеть и угрожающе раскачиваться. Интересно, далеко ли до земли? Чуть светлеет — или, может быть, просто глаза привыкают к темноте. Над головой, на фоне беспросветно-черных небес, он видит следующий ярус деревянной конструкции. Держась за стойку, свешивается вниз: туда, смутно светлея во мраке, словно возникая из пустоты прямо у него на глазах, уходят бесконечные уровни балок и перекрытий. Земли не видно. Леса — вот как это называется. Леса для строительства или ремонта больших зданий. Как в Изумрудном городе. Многоэтажные каменные дворцы, блеск хрустальных розеток в стенах, мощеные булыжником мостовые. Он тоже строил дом, когда... [когда был человеком?] ...когда жил там... [В Изумрудном городе? Нет, раньше. В Когиде. А что это - Когида?] … но это был одноэтажный дом из толстых сосновых бревен. Леса для него не требовались. А здесь вообще никаких домов нет — ни больших, ни маленьких. Только тьма, и пустота, и странная многоярусная конструкция, растущая и меняющая форму у него на глазах. И шепот из дальнего далека: - Спаси меня... Спаси себя... Откуда-то снизу. Едва слышно. Очень, очень далеко. Из глубины памяти выплывают странные, как будто на чужом языке, слова: «То, что Вверху». Ладно. Допустим. Сейчас он, несомненно, вверху. А что внизу? Что это за место, как он здесь оказался, и... и кто, черт побери, он вообще такой? Он сжимает виски ладонями, вдруг осознав, что не знает даже собственного имени. Сверху слышится грохот: с черного неба летит, проламывая хлипкие перекрытия, какой-то массивный предмет. Человек едва успевает увернуться и прижаться к балке; мимо него проносится и исчезает во тьме внизу... что это было? Платяной шкаф? Что за чертовщина — кто там, на небесах, швыряется мебелью? В этот миг, словно пробужденные грохотом и опасностью, в памяти выстреливают два коротких слова. Урфин Джюс. Это его имя. Звучит как-то неловко — словно натягиваешь старые сапоги, которых не носил уже много лет. Но, несомненно, так его зовут... [Или «звали»?] Вокруг заметно светлеет — но и ветер усиливается. Леса душераздирающе скрипят и раскачиваются; оставаться здесь опасно. Вверх или вниз? Или, может быть, просто проснуться? С неба снова падает что-то громадное. Проламывает перекрытие наверху. На этот раз он не пытается увернуться или бежать — он ждет, и странный предмет, словно повинуясь его желанию, на несколько мгновений зависает прямо перед ним, а затем меняет курс и с грохотом и треском уходит куда-то вбок, исчезает в лабиринте внизу. Это — косо, как будто ножом срезанная секция внутренней стены дома. Крашеные сосновые доски, какая-то невнятная, засиженная мухами картина в раме, треснувшее зеркало на гвозде. В зеркале он успевает кое-что разглядеть — и даже мимолетно поражается тому, до чего же он, гм, не красавец. Но важнее другое. Кто-то говорил ему... какой-то седобородый старик, черт знает, что за старик и когда... или не ему, а при нем... короче, откуда-то он знает, что во сне невозможно увидеть свое отражение. Это верный признак, позволяющий отличить сон от яви. Нельзя увидеть себя в зеркале — и нельзя увидеть собственные руки. Руки тоже видны. Уже почти светло — видны даже мозоли на ладонях. Значит, это не сон. По крайней мере, не обычное сновидение. Это все по-настоящему. И надо спешить. Он не помнит, кто он, не понимает, где он, понятия не имеет, как сюда попал и как отсюда выбраться, но точно знает одно: времени у него совсем немного. Из уст марранов вырвался единый многоголосый вопль ужаса. - Тихо! - перекрыл крики десятник Венк. Старший в клане, он инстинктивно взял командование на себя. - Спокойно, братья! Поединки богов — не то же, что битвы людей. Смотрите: она не трогается с места — значит, бой еще не кончен. Будем ждать. - И молиться, - вполголоса добавил кто-то. Лакс из клана Бурундука закрыл лицо руками. Кому молиться?! «Огненному Богу», который лежит сейчас ничком, опасно сползая на край моста, и тело его сотрясают судороги? Злой Богине, что замерла, подавшись вперед и впившись в него глазами, с неестественно широкой и радостной ухмылкой на бескровном лице? Или истинным Богам — тем, что, должно быть, отвернулись от своего народа, когда марраны покинули их и начали служить самозванцу, навлекшему на себя и на всю Волшебную страну страшное бедствие? Небо постепенно светлеет, как перед рассветом. Ветер все усиливается. С небес по-прежнему сыплются странные предметы, покрупнее и помельче: среди них — мебель, и домашняя утварь и инструменты, и игрушки и разные поделки из дерева, и даже головы, руки и ноги огромных деревянных кукол со свирепыми лицами. Это удивляет, но уже не пугает: он обнаружил, что может одним усилием воли отклонять эти вещи от себя, замедлять их скорость или изменять направление. В том, прежнем мире, о котором он почти ничего не помнит, таких способностей у него точно не было. Вновь обретенные силы придают ему бодрости. «Ничего, прорвемся!» - бормочет он себе под нос, обыскивая карманы камзола и штанов. Маловероятно, конечно, что в кармане у него завалялась веревка — но вдруг... Веревки нет. Нет и ничего такого, что помогло бы ему больше узнать о себе. Нож на поясе, кое-какая мелочевка в карманах. Из последнего кармана он извлекает странную безделушку: плоскую коробочку из неизвестного золотистого металла, с крышкой сбоку. Повертев ее в руке, привычным движением открывает крышку, нажимает на рычажок — и вдруг из коробочки прямо ему в ладонь вылетает обжигающее пламя. От неожиданности он роняет зажигалку. Несколько минут ползает на четвереньках, разыскивая ее на полутемном помосте, наконец с облегчением находит — и замирает надолго, снова и снова высекая из чудесной вещицы огонь и глядя, как завороженный, на золотистый язычок пламени. Кажется, к нему начинает возвращаться память... Ему уже случалось — много, много раз — сидеть вот так, бездумно щелкая зажигалкой и глядя на пляшущий огонек. Сгущались сумерки, за окном лил дождь, и даже огонь в печи не разгонял промозглую сырость. В такие дни, гнилые и пасмурные, низкий потолок его избенки казался особенно низким. В такие дни отчаяние хватало его за горло, мечты о реванше выглядели пустыми фантазиями; и только живой огонь из Мира-за-Горами, как добрый друг, уговаривал не сдаваться и ждать... Урфин Джюс поднимается на ноги. Решено: путь его лежит вверх — к свету. Вперед и вверх, только так. Но как быть с тем, кто звал на помощь? Он становится на край помоста, пытается посветить зажигалкой вниз. Ничего и никого. Только бесконечные уровни, уходящие вниз, в непроглядный мрак. Полно, был ли там вообще кто-нибудь? Может, ему почудилось? А если и был — что говорил? Кажется, что-то вроде: «Спасай себя...» Что ж, спасением себя Урфин и займется. Ветер уже рвет и мечет, словно разъяренный великан, шаткие леса вот-вот обрушатся. Надо спешить. Но как отсюда выбраться? Лестниц здесь нет. Карабкаться по-обезьяньи по балкам, ежесекундно рискуя сорваться, загоняя занозы в ладони и под ногти? И что дальше — когда доберется до верхнего яруса? И вдруг он хлопает себя по лбу: удивительно, как раньше до этого не додумался! Вцепившись в вертикальную балку, чтобы его не снесло ветром, Урфин устремляет сосредоточенный взгляд на дощатое перекрытие у себя над головой, представляет, как гвозди выскакивают из лунок, как доски выходят из пазов, взлетают в воздух, сами собой складываются в прочную лестницу... Получается далеко не сразу. «Работать головой», оказывается, ничуть не легче, чем руками —только еще и непривычно. Освобожденные от креплений, доски валятся на помост бесформенной грудой, одна чувствительно задевает его по плечу (хорошо, не по голове!) Но он пробует снова и снова, упорно и сосредоточенно — и наконец перед ним вырастает лестница, висящая в воздухе безо всякой опоры; она пронизывает полуразобранные перекрытия верхнего яруса и уходит в небеса. Урфин ставит ногу на первую ступень... - Спаси меня! Он бросает последний взгляд вниз, в темноту. - Я вернусь, - обещает он, хотя вряд ли его кто-нибудь слышит. И начинает подниматься по лестнице в небо. ...Топотун на краю ущелья сунул лапу в рот и заскулил тоненько, словно новорожденный медвежонок. Видеть то, что творилось с хозяином на мосту, было невыносимо; и еще страшнее — помнить, что он, Топотун, обещал сделать. Может быть, уже пора? Нет, нет! Ведь повелитель сказал: только не торопись! Но с другой стороны — что, если он опоздает?.. Бесконечная лестница, висящая в пустоте, тянется все выше и выше. Кроме разобранных лесов, Урфин встраивает в нее разнообразный деревянный мусор, летящий сверху, и от этого лестница порой приобретает странный вид. Чем выше, тем светлее; и с каждой ступенью он все больше припоминает о себе — словно заново строит себя из обломков. Вновь проживает собственную жизнь. Он вспоминает свою нерадостную юность: одиночество, постоянные ссоры с односельчанами, презрение к ним, желание ни в чем не походить на это тупое трусливое быдло — и твердую, хоть и ни на чем не основанную уверенность, что он себя еще покажет, что его ждет какая-то необыкновенная судьба. Вспоминает, как однажды ураган занес к нему в огород семена растения, обладающего удивительной жизненной силой. Как, изготовив из высушенных стеблей и листьев сорняка живительный порошок, он научился давать жизнь неживому. Окружил себя собственными созданиями — теми, что видели в нем своего творца и готовы были выполнить любой его приказ. И отправился по Дороге из Желтого Кирпича завоевывать мир. Потом — победа, недолгое возвышение и падение. Он хорошо помнит осаду Изумрудного города; но триумф и коронация уже подернулись какой-то мутной пленкой, словно все это было не с ним. Зато живы и остры другие воспоминания: бегство... плен... вот он валяется на земле, пойманный, словно зверь в капкан, обессиленный и жалкий, а Великан-на-деревянной-ноге, возвышаясь над ним, как гора, ухмыляется со снисходительным презрением победителя к побежденному... А дальше? Он был готов к многолетнему тюремному заключению, к рудникам, даже к смерти; но его просто отпускают на все четыре стороны, со слащавыми улыбочками говоря: мол, «лучшее наказание для этого человека — оставить его наедине с самим собой». Быть может, там, в Мире-за-Горами, так понимают милосердие — но для него такое «милосердие» стало хуже самой лютой казни. Он вспоминает, как брел по Желтой Дороге, глядя в землю, под перекрестным огнем злорадных и презрительных взглядов... Неудачник. Жалкий неудачник. Даже покончить с собой не смог — не хватило духу; через Тигровый Лес пробирался стороной, вздрагивая от каждого шороха и проклиная себя за трусость... Но, может быть, это была не трусость? Да, он хотел жить — вопреки всему. И сдаваться не собирался. Как тот сорняк, что не сдавался даже на раскаленной сковороде. Семь долгих лет прошло, прежде чем судьба дала ему еще один шанс. На этот раз он был умнее. Тщательно все продумал, разработал многоходовую комбинацию. И все получилось! Пусть детали пока ускользают из памяти — он точно помнит, что на этот раз вышел победителем! Солнца по-прежнему не видно, но впереди разгорается зарево — словно само небо чествует триумфатора. Он поднимается все выше, купаясь в белом сиянии, вновь переживая то, как превратил свое поражение в победу. Сбылись все мечты: Волшебная страна в его власти, старые враги повержены и заточены в подземелье. Люди не просто прославляют его — поклоняются ему, как живому Богу на земле. Чего еще желать? Почему же ему этого мало? Почему он скучает и томится на своем Изумрудном троне — и что за нетерпеливый голод подстегивает его, требуя все новых завоеваний и побед? Он уже почти бежит: ему кажется, что там, наверху, его ожидает исполнение желаний. Там, наверху, раскинулось что-то вроде моста, соединяющего пустоту с пустотой — от него и исходит сияние. На мосту виднеется стройная фигурка в белом платье; она ждет его. Кто она? Если он — король Волшебной страны, быть может, она его королева? В той, прежней жизни он был закоренелым одиночкой, не мог даже вообразить кого-то рядом с собой; но в Мире Вверху, шатком и продуваемом всеми ветрами, эта мысль не кажется такой уж нелепой. В конце концов, разве он, Урфин Джюс, не достоин самого лучшего, что можно взять от жизни? Например, прекрасной женщины... Пусть он не видит ее лица, но точно знает, что она прекрасна. И она — одна из тех немногих, кто его понимает. Восхищается им. С ней можно быть откровенным. У них много общего: она тоже непохожа на других, так же презирает людей и предпочитает одиночество, так же готова убивать и рисковать собственной жизнью ради исполнения своих желаний, страстных и неотступных. Соединив свои силы, они станут непобедимы! Вот он уже на мосту... вот она протягивает ему руку — но почему-то отворачивается, прячет лицо за завесой золотисто-рыжих волос... Кто же она? Он вспомнил уже почти все — только ее не помнит. Нежная рука девушки тонет в его руке... и в этот миг она поднимает голову, и он видит ее лицо. Глаза ее — два кратера, полные бурлящей жидкой грязи. Рот ее разъезжается в неестественно широкой ухмылке, обнажающей острые зубы. Прекрасное лицо трескается, распахивается, словно двустворчатый шкаф, а за ним — что-то бескостное, слизистое и черное. И он вспоминает все. Так вот зачем он долгие годы ждал удачи! Вот зачем строил и воплощал в жизнь многоходовые планы, работал на износ и сражался, хитрил и интриговал, рисковал собой и подставлял под удар других! Вот для чего с таким отчаянным упорством рвался к своей цели! Все для того, чтобы на вожделенной вершине, холодной, пустой и залитой безжизненным светом — его встретила она. Пожирательница Душ. Продолжение следует.
Donald: Интересно раскрыты внутренние переживания Урфина. Но жду развития сюжета.
Kelemrinda Le Fay: Спасибо. Скоро будет, да - это только половина главы.
Kelemrinda Le Fay: Warning: все мрачно, ангст, пафос, парапсихология, теория (и практика) энергетического вампиризма. И очень героический и совершенно неубиваемый Урфин. Начинаю подозревать, что его второе имя Брюс Уиллис. :-) Пора! Дольше ждать нельзя! Топотун заставил себя встать и тяжелой рысью направился к мосту. С ущельем творилось что-то странное: над ним клубился туман, трудно было разглядеть, что там происходит. Медведь понимал, что еще немного — и, может быть, вообще не сможет попасть на мост. Он набирал скорость, отчаянно пытаясь не думать о том, что ему предстоит сделать. Помнить только о том, что этого хотел повелитель. Это приказ. Ослушаться нельзя. И Топотун это сделает... а потом, наверное, просто рухнет в пропасть и останется лежать там, в ручье, безжизненной грудой мокрых опилок и шерсти. Быть может, когда опилки сгниют, сознание милосердно его покинет. Вот он уже на мосту... вот и хозяин — бессильно распростерт на бревнах, глаза его закатились, из уголка рта сочится струйка крови... и в этот миг медведь понял, что не сможет. Что хотите с ним делайте, называйте его трусом, предателем — просто не сможет! Он поступит по-другому. Не сбавляя скорости, огромный зверь одним прыжком перемахнул через бесчувственное тело своего повелителя — и на полном скаку врезался в его противницу! Он ожидал падающего тела, может быть, хруста костей — но вместо этого произошло что-то странное. Необычная природа Топотуна уберегла его от тех эффектов, что испытало бы на себе любое живое существо, попытавшись сбить Келемринду с ног. Он не ощутил ни леденящего холода, ни боли, его не парализовало. Просто... воздух вокруг него словно превратился в вязкое желе. Очень медленно — или так ему показалось — медведь рухнул на бревна. Каким-то чудом приземлился на все четыре лапы на самом краю моста — едва не полетел вниз, но удержал равновесие. Развернулся, пытаясь понять, куда делась колдунья. И в этот миг... - Топотун! Ко мне! Голос, который он узнал бы из тысячи. Не помня себя от радости, Топотун бросился назад. - Повелитель... прости, я не смог... я поторопился, да?! Его хозяин медленно сел; затем, опираясь на Топотуна, поднялся на ноги. Выглядел он жутко — как будто за эти несколько минут постарел на десять лет; и все же это был его повелитель — живой и, как видно, даже не разучившийся говорить. - Ты все... правильно сделал... - с трудом ворочая языком, ответил Урфин. Он едва стоял на ногах, перед глазами все плыло — но, как ни удивительно, был жив. В здравом уме и твердой памяти. И снова в своем мире. Раздался оглушительный вопль. В нем не было ничего человеческого — так ревет разъяренный хищник, у которого из пасти выхватили добычу. В нескольких шагах от человека и медведя туман сгустился, постепенно принимая очертания женской фигуры. Пронзительный вопль резко умолк. - Это еще что такое? - свистящим полушепотом проговорила Келемринда. Мысленная связь между ними не прервалась; Урфин по-прежнему видел ее глазами. Она еще не вполне вернулась оттуда — для нее все окружающее было серым и тусклым. Его самого она видела, как алое пятно с колеблющимися краями, Топотуна — как размытую тень. - Глупо, - отрезала она. - Очень глупо. Выиграл пару минут, продлил свои мучения — и что дальше? Я же говорила: человеческим оружием меня не убить. Никаким — и живым оружием тоже! - Разумеется. Тебя он не тронет — он убьет меня. - Что?! - Как только я снова вырублюсь, Топотун свернет мне шею, - объяснил Урфин. - Ты не можешь сожрать меня мгновенно, это мы уже выяснили. Тебе нужно время. А он — может. Топотун, совершенно в этом не уверенный, оскалил клыки и постарался изобразить самый свирепый вид, какой был ему доступен. Старания его, скорее всего, пропали втуне — вряд ли Келемринда вообще различала такие детали. Ведьма с шипением рванулась к ним. Быть может, стоило подпустить ее поближе — но сил на игры уже не было; Урфин просто выхватил зажигалку и ткнул живым огнем ей в лицо. - Стой где стоишь! Келемринда отпрянула. Огня она в самом деле боится; хоть это радует. - Интересно, - неторопливо проговорил он, - если я умру в тот момент, когда ты будешь во мне — что случится с тобой? И напрягся, пытаясь перехватить ее реакцию. Судя по обрывкам ее мыслей, ничего страшного, к сожалению, не произойдет. Она определенно не погибнет, даже серьезно не пострадает; однако ощущения будут не из приятных. Что важнее — на некоторое время она потеряет контроль над марранами. Если они быстро сориентируются и сообразят, что делать... Должны сообразить. Они ребята храбрые и неглупые — да и он их кое-чему научил. Но главное — если он умрет раньше времени, она ничего от него не получит! Эта мысль была для Келемринды по-настоящему невыносима. Здесь, в нашем мире, она замерла в неестественной неподвижности, с бесстрастным лицом — но там металась, словно тигр в клетке. Или кошка, которую накормили куском мяса на веревочке. Знакомая картина, только раз в пять сильнее прежнего: голод, нетерпение, ярость — и гастрономические восторги в его адрес, которыми он уже сыт по горло. - Как же так? - проговорила она наконец с какой-то детской растерянностью в голосе. - Это... бессмыслица какая-то! Тупик! Так нечестно! Тут Урфин не выдержал. Должно быть, это была нервная реакция: его затрясло от смеха, он привалился к Топотуну, тихо сползая на мост — хохотал до слез, и все не мог остановиться. - Детка, а кто тебе сказал, что я буду играть честно? - едва выговорил он, утирая выступившие слезы. Келемринда молчала. Лицо ее утратило всякое выражение; лишь временами по нему пробегала какая-то рябь, словно Урфин видел не саму колдунью, а ее отражение в воде. Ему было очень нехорошо; перед глазами все расплывалось, подступала тошнота — он чувствовал, что снова подняться, скорее всего, не сможет. - На самом деле, - заговорил он, стараясь на чем-то сосредоточиться и удержаться в сознании, - все по правилам. Я, конечно, этих ваших законов не знаю — но, когда бог Солнце рубил головы змею, вряд ли он делал это голыми руками. Значит, пользоваться оружием не запрещено. А уж как использовать оружие — мое дело. - Вот именно! - прошипела Келемринда. - Ты не знаешь закона! Ты вообще ничего не знаешь! Полез туда, где ничего не смыслишь, несчастный.... человек! И что теперь делать? Почему ты не можешь просто... - Просто расслабиться и дать себя сожрать? Ну извини. Не могу. Келемринда снова застыла, неестественно накренившись, словно сломанная механическая игрушка. Явно о чем-то напряженно размышляла — но перехватить ее мысли ему больше не удавалось. Смотреть на нее было тошно; и Урфин отвернулся и стал смотреть в небо. День уже клонился к вечеру. Солнце казалось тусклым, его затягивало какое-то марево — как будто Солнечный бог хмуро взирал с небес на своего неудачливого подражателя. И все-таки здесь было солнце. И небо нормального человеческого цвета, и прочная опора под ногами. И воздух, полный ароматов: смола, хвоя, влажная земля — никогда прежде он не замечал, что в лесу столько запахов... Как же хорошо жить! Просто жить — хотя бы вечность на клочке земли... - На самом деле времени у тебя не так уж много, - прозвенел нежным колокольчиком девичий голос над самым его ухом. Урфин отшатнулся, судорожно сжал зажигалку — и в следующий миг обнаружил, что поднять руку уже не хватает сил. - Да успокойся! - с гримаской проговорила фея. - Не собираюсь я тебя трогать. Считай, что у нас перемирие. Я хочу тебе кое-что объяснить. Разгладив юбку, Келемринда присела на мост с ним рядом, непринужденно оперлась на Топотуна (тот вздрогнул и попытался отодвинуться). Лицо и движения ее, и даже исходящий от нее сладковатый дурманящий аромат снова были прежними — человеческими. Она разжала пальцы; на ладони блеснул ограненный камень цвета красного дерева. - Помнишь этот камень? Что ты в нем видел? Он пожал плечами: - Магию. Келемринда возвела глаза к небу. - Вы, люди, иногда такие... такие люди! Произносите звучные слова - «бог», «магия», «закон природы» - и думаете, что это что-то объясняет! Посмотри теперь... В камне по-прежнему бушевал огонь. Но что-то изменилось: теперь языки пламени бились судорожно, толчками, как струя крови из глубокой раны. Серебристые молнии метались вверху, словно вороны над пожарищем. Черные прожилки, похожие на змей, пронизывали пламя и оплетали со всех сторон. - Это же просто зеркало, - прозвучал серебристый голос Келемринды. - Ты видишь в нем себя, Урфин Джюс. Таким, каким я вижу тебя там, в Мире Вверху. Видишь свою душу. - Подожди... Хочешь сказать, ты заманила меня в ловушку, сделав приманкой меня же самого?! Келемринда скромно улыбнулась, явно польщенная. - На самом деле тогда я еще не собиралась... Мне просто нужен был мост, чтобы вернуться домой, - объяснила она. - Ладно, это неважно. Так вот: человеческая душа трехчастна. Алое — это фэа. Серебристое — мадхи. - А черное? - Черное — то, что на моей стороне, - туманно пояснила она. - Но сейчас нас интересует фэа. На вашем языке... - она на секунду задумалась, - ...огонь. Огонь внутри. Жизненная сила. Или "внутренняя магия" — для тех, кто любит звучные слова, - улыбнулась она. - Фэа есть у каждого человека: у кого-то больше, у кого-то меньше. У большинства — совсем немного. Но у тебя... - она восторженно округлила глаза. - Комплименты опустим, ладно? О том, какой я вкусный и питательный, я уже в курсе. Давай дальше. - Так вот: фэа — это и есть то, что мне нужно. Но человек, у которого отнято фэа, выжить не может. Даже если тело его и выживает — он теряет мадхи. Мне жаль, но так это устроено, - как бы извиняясь, добавила она. - А ты не можешь брать понемногу? Так, чтобы твои жертвы оставались живы и в своем уме? Она взглянула на него с удивлением. - Нет. Как это — понемногу? Мне нужно все. И сразу. Лицо ее вдруг передернулось судорогой нетерпения и гнева. - Ведь ты уже был во мне! - воскликнула она, стукнув себя кулачком по колену. - Ты уже был моим! Уже все было кончено — и тут этот твой медведь... Что же нам теперь делать? - «Нам»?! Урфин воззрился на нее, как на сумасшедшую — и в ответ получил непритворно растерянный взгляд. - Хорошо, если тебя интересует мое мнение, давай поговорим о том, что нам делать, - осторожно начал он. - Для начала — признать, что тебе со мной не повезло. Бывает такое: кусок оказался не по зубам. Я не дам себя сожрать, и от моей смерти ты ничего не выиграешь. Мало того: если я не вернусь в Изумрудный город, тем более, если не вернется весь отряд — через неделю здесь появится армия. Гораздо больше людей, чем ты можешь контролировать, с пушками и огнеметными машинами. Что такое огнеметы, ты не знаешь, но, поверь, они тебе не понравятся. С другой стороны, - тут он подбавил в голос уверенности и напора, - если ты сейчас просто меня отпускаешь — я возвращаюсь в Изумрудный город и забываю о твоем существовании. Правь этой своей долиной, делай здесь все, что считаешь нужным — я не вмешиваюсь. Кроме того, сейчас в Волшебной стране живут две могущественные добрые феи. Человеческими делами они мало интересуются, а вот к тебе у них, скорее всего, возникнут вопросы. В этом случае я готов обещать помощь и поддержку... Тут Келемринда, до сих пор терпеливо его слушавшая, по-девчоночьи прыснула. - Что ты готов обещать — в этом я не сомневаюсь! - воскликнула она, с такой открытой и заразительной улыбкой, что, как ни неуместно это было — он сам едва не улыбнулся в ответ. Но в следующий миг колдунья снова посерьезнела. - Если бы все было так легко! - проговорила она. - «Просто отпускаю...» Как ты не поймешь — я уже не могу тебя отпустить! - Почему? - Потому что поединок начат — и должен быть завершен. Двое взойдут на мост, и лишь один сойдет с моста. - Послушай, эти ваши гребаные... гм... эти ваши законы тысячелетней давности... - Да не в законе дело! - Келемринда явно готова была произнести еще одну инвективу в адрес людей, неизменно поражающих ее своим невежеством и тупостью, но сдержалась. - Извини, я, наверное, просто плохо объяснила. У вас такой грубый язык, ничего на нем не скажешь как следует! Я лучше покажу. Она накрыла его руку своей — и в следующий миг перед мысленным взором его замелькали образы, вначале ни на что не похожие, но постепенно все более и более отчетливые. Двое на мосту, высокий мужчина в красном и женщина в белом: они соединяют руки — и срастаются, сливаются в одно существо. Алое фэа и серебристое мадхи пульсируют между ними в едином ритме — а над головой женщины тем временем вырастает бесшумная черная тень, ползет вперед, окутывает обоих непроницаемым темным коконом... Но вдруг — разрыв! Ошметки красного, черного, серебристого летят в стороны; фэа хлещет алым фонтаном. И — новые образы: кровь, толчками вытекающая из рваной раны. Кувшин с трещиной, из которой по каплям сочится вода. Поверженный воин на поле боя — а над ним кружат стервятники, дожидаясь его гибели... Он поднял глаза — и встретился с ее взглядом, усталым и печальным. Совсем человеческим. - Понимаешь теперь? - Так... И сколько мне осталось? Келемринда нахмурилась, словно к чему-то прислушиваясь. - Часа полтора. Может быть, два. - И... ничего нельзя сделать? - Только одно. Вернуться и продолжить битву. - И она машинально облизнула губы раздвоенным язычком. - Иначе — смерть, совершенно бессмысленная, без... - Ну да, и тебе ничего не достанется. Просто утечет в пустоту. Обидно, правда? - Очень обидно, - согласилась она. К несчастью, Урфин ясно чувствовал, что она его не обманывает. Быть может, Келемринда даже слишком расщедрилась, дав ему два часа. Если судить по самочувствию, у него и часа нет. Багровое солнце медленно опускалось за вершины гор. На мост пали предвечерние тени. Рассвета он уже не увидит... - Я не могу оставить тебя в живых, - тихо проговорила Келемринда. - Это не в моей власти. Но могу подарить тебе то, что лучше жизни. Косые лучи заходящего солнца играли в ее волосах, обратив их в языки пламени, а глаза — в сверкающие драгоценные камни. - Никому и никогда еще не предлагала я такого дара, - продолжала она, и серебристый голос ее звучал чарующей и печальной музыкой, - ибо ни разу мне не встречался противник, подобный тебе. Отдай мне душу — и я, королева Сумеречной страны, сделаю тебя своим королем. Над этим грубым миром у меня власти нет; но в Мире Вверху я почти всесильна. Ты мечтал стать могущественным волшебником? Здесь это невозможно; там — легко. Хотел завоеваний и побед? У тебя будет все. Хотел отомстить своим врагам? Все они приползут к тебе на коленях. Хотел народной любви? Бесчисленные толпы будут встречать тебя ликующими криками. Там, Вверху, ты не узнаешь ни унижений, ни неудач; там стоит лишь пожелать — и все сбудется. Хочешь? - сотвори для себя новые миры и стань в них Богом и единственным властелином. Хочешь? - забудь все прежнее и начни заново. Если пожелаешь, я даже сделаю так, что ты забудешь обо мне... или будешь верить, что сумел меня одолеть и идешь дальше, от победы к победе. Твоя власть будет абсолютной, незыблемой — и вечной, ибо в Мире Вверху время течет так, как мы захотим, а в Мире Внизу времени нет вовсе... - А здесь? - Что «здесь»? Не все ли равно? Твое тело — это не ты. Тебя здесь уже не будет. Дивный новый мир под холодным солнцем... Пожалуй, в этом что-то есть. Создавать себе верных слуг и войска одним мановением мысли — разве не об этом он всегда мечтал? Правда, точно так же придется создавать и вражеские армии... Торжество одинокой воли, абсолютная власть в пустоте, мгновение, растянувшееся в вечность, дело жизни, превращенное в бессмысленную игру: если боги существуют — должно быть, они живут именно так. А сквозняки из-за грани вселенной, и холод, и шаткая почва под ногами — ко всему этому он привыкнет уже за первую тысячу лет; привыкла же Келемринда... [Откуда он это знает?] А если отказаться — что тогда? Валяться на мосту, как сломанная кукла, чувствуя, как из тебя капля за каплей вытекает жизнь? [- ...Спаси меня!.. - Я вернусь... В Мире Внизу времени нет...] - Дважды я становился королем, - медленно проговорил Урфин, устремив взгляд на багровый солнечный диск, - и оба раза мне приходилось зубами вырывать корону из рук врагов. Но не было еще случая, чтобы победитель швырнул мне корону, как подачку. Прости, колдунья, но я никогда не просил ни пощады, ни милостыни — и сейчас как-то поздно начинать. То, что предназначено мне судьбой, я беру сам — или не беру вовсе. - Чего же ты хочешь, гордый человек? Назови свою цену! - Хорошо. - И, глубоко вздохнув, он произнес: - Я готов продолжить битву — но с одним условием. - Каким? - Хочу остаться собой. Никаких больше потерь памяти, никаких иллюзорных миров. Мне плевать, как ты это сделаешь: но я должен помнить, кто я, помнить о тебе и о нашем поединке — до самого конца. - Это возможно, - подумав, ответила Келемринда. - Да, так можно сделать, мне это будет даже лучше — но для тебя... для тебя это будет медленно. И... очень мучительно. - Знаешь, иногда лучше помучиться, - отрезал он. - Все еще надеешься выжить? - тихо спросила она; и он с изумлением увидел, что в огромных глазах ее блестят слезы. Выглядело это как сущее издевательство; однако Урфин чувствовал, что она не притворяется. Да и зачем это сейчас? Нет, ей действительно его жаль. Интересно, над съеденными детьми она тоже лила слезы? А потом объясняла их родителям, что на самом деле она не такая уж плохая, ей очень жаль, но так устроен мир? Или только ему такая честь? - Если бы я могла оставить тебя в живых!.. - прошептала Келемринда. - Если бы только могла!.. И по щеке ее скатилась слеза, окрашенная заходящим солнцем в цвет крови. Да, как ни смешно, она в самом деле его жалеет. И восхищается — хоть и не понимает его упрямого, обреченного сопротивления. Люди — странные создания: не все ли им равно, умереть сейчас или через тридцать лет? Для нее между жизнью и смертью вообще нет особой разницы... Что за ирония судьбы! Он хотел всеобщего преклонения, хотел, чтобы при его появлении на улицах и площадях собирались толпы народа, бросали в воздух шапки и восторженно кричали... Черт, да он просто хотел хоть кому-то нравиться! И вот, пожалуйста, дождался. Сбылась мечта идиота. Он в самом деле ей нравится — Келемринде-здесь, той, что бродит в одиночестве по горным лесам, и собирает книги и магические игрушки, и записывает свои впечатления о Мире Вверху и Мире Внизу, в смутной надежде, что кто-нибудь когда-нибудь их прочтет. Той, что смеется над глупыми людьми, по-детски огорчается тем, что ее считают "плохой", и скучает оттого, что не с кем поговорить, и мечтает о достойном противнике. Девочке-чудовищу, застывшей на тысячелетия в своей противоестественной юности. Той, что сейчас предлагает ему корону и плачет над ним. И в то же время — хочет его сожрать, и никакого противоречия в этом не видит. Ибо Келемринда-Вверху — та, слизистая и черная — всегда голодна и неустанно гонит ее на поиски новой добычи. Каково это — жить в одном теле с чудовищем? Она уже много тысяч лет так живет. Она привыкла... ...Что ж, на прямой вопрос — честный ответ. Или почти честный. - Нет, - медленно ответил он. - Выжить — наверное, уже нет... Но я надеюсь тебя победить.
Kelemrinda Le Fay: Внезапно прода. … Герт Лайвен, смотритель дворцовых покоев, склонился в почтительном поклоне, ожидая дальнейших приказаний. - И еще. У вас в подчинении есть горничная — как бишь ее... Гэлли, Гэнни... золотушная такая, вечно с глазами на мокром месте... Лайвен понимающе кивнул. - Ее — ко мне. - Э-э... сейчас? В такой поздний час? - Да, именно сейчас. - И король Изумрудного города так зыркнул на Лайвена из-под косматых бровей, что, если у придворного и мелькнули какие-то непозволительные мыслишки, он предпочел оставить их при себе. Оставшись наконец в одиночестве, Урфин Джюс прикрыл глаза и откинулся на спинку шаткого резного стула (завтра же распорядится поставить в кабинет нормальную мебель, массивную и прочную! И, кстати, откуда опять дует?) Происшествие с горничной было... гм... деликатным и из ряду вон выходящим — так что, прежде чем отдавать преступницу на расправу деревянным полицейским, принципиально не умеющим держать язык за зубами, диктатор решил допросить ее сам. Что за безумный день выдался сегодня! День не задался с самого утра — когда бьющее в глаза солнце и осторожный стук в дверь спальни вырвали правителя Волшебной страны из яркого и на редкость неприятного сна. Во сне он поехал в Фиолетовую страну, наткнулся там на какое-то древнее чудище, оно заманило его в ловушку, пыталось сожрать... Словом, жуть несусветная. И все так натурально, прямо перед глазами стоит. Рассказать какому-нибудь сочинителю — пожалуй, сделает из этого целый роман! Еще под впечатлением от ночного кошмара, Урфин впол-уха слушал и премьер-министра Билана, размахивающего толстой зеленой папкой с золотыми тесемками, и начальника полиции Вереса, объясняющего, что вчерашние бунтовщики обезврежены, однако с главным из них возникла какая-то закавыка, полицейские не понимают, что с ним делать, и остро нуждаются в твердой руке и могучем уме своего повелителя. - Месяц назад, если помните, - говорил на ходу Руф Билан, торопливо семеня своими коротенькими ножками, чтобы поспеть за широким шагом короля, - ваше величество дали кабинету министров поручение разработать предложения по государственному строительству на ближайшие пять лет. Так вот: я все свои скромные силы положил на выполнение желания вашего величества, можно сказать, ночами не спал... и наконец он готов! - торжественно заключил он. - Кто готов? - «План Джюса — победа Волшебной страны»! - продекламировал Билан и замер, возможно, ожидая аплодисментов. Но аплодисментов не последовало, и он пояснил: - Это заглавие. Ну как? - Хм, звучно. Только я не понял, кого мы побеждаем. - Врагов, внешних и внутренних! Впрочем, название можно и подредактировать, - пропыхтел Билан. - Название — это не главное. Главное — суть! Я разработал комплекс мер, которые позволят за какой-нибудь год с небольшим сделать нашу великую страну по-настоящему великой! И в памяти потомков король Урфин Первый навсегда останется как... Тем временем начальник полиции висел у короля на другом ухе: скрипучим, как у всех деревянных людей, голосом он излагал обстоятельства вчерашних беспорядков на Торговой площади. Накануне вечером, после закрытия торговых рядов, в центре Изумрудного города произошло крамольное скопление народа. Собрались без оружия — это хорошо; но числом под тысячу человек — это очень плохо. Известный смутьян Бер Лант, сын преуспевающего торговца тканями, парень бойкий, наглый и, к сожалению, небесталанный, взобрался на импровизированную трибуну, выстроенную из ящиков с овощами, и произнес перед толпой зажигательную речь. - Воинственные прыгуны, - говорил он, - вторглись в наш прекрасный город и пытаются превратить его в свою племенную вотчину! Эти грязные дикари, еще совсем недавно ютившиеся в лачугах и не знавшие огня, теперь вламываются в наши дома, выбрасывают нас на улицу, отнимают у нас все ценное — даже подушки и одеяла. А в свободное от грабежей время, упившись нух-нуха, шатаются по улицам, горланят свои дикие песни, задирают наших парней и пристают к нашим девушкам! И все это — за наши налоги! Сколько можно с этим мириться?! Давайте скажем вместе: "Хватит кормить марранов!" - Хватит кормить марранов!! - дружно подхватила толпа. Бер Лант подождал, пока крики начнут стихать, затем поднял руку, призывая к тишине. - Но будем говорить прямо, - продолжал он звучным, хорошо поставленным голосом. - На самом деле в бедах, обрушившихся на нашу страну, повинны вовсе не марраны. Эти грубые, невежественные люди — лишь послушные орудия в руках истинного зла! Всем вам известно, сограждане, какие у нас теперь воцарились порядки. Мы не можем свободно говорить то, что думаем: если я назову вам имя того, кто действительно во всем виноват, а вы со мной согласитесь — и меня, и вас тут же бросят в подземелье. Но нам нет нужды произносить его имя вслух: ведь все мы и так его знаем. Да, все мы прекрасно знаем, кто этот негодяй — это живое проклятие Волшебной страны, это ходячее бедствие, этот... да что там, сограждане — будем проще: этот окаянный сукин сын! Толпа ответила смехом и одобрительными возгласами. Смех стал еще громче, когда, на случай, если среди слушателей найдутся тугодумы, Бер Лант сопроводил свои крамольные слова не менее крамольным жестом: двумя движениями рук изобразил на своем лице сросшиеся брови и внушительный нос. - Доколе же мы будем все это терпеть? - вопросил он. - Не пора ли показать, кто настоящие хозяева славного Изумрудного города? Давайте скажем громко: "Мы здесь власть!" Громче! Я вас не слышу!! МЫ ЗДЕСЬ ВЛАСТЬ!!! В этот-то волнующий момент появилась стража и наглядно продемонстрировала, кто здесь власть, разогнав толпу, а Ланта схватив и потащив в кутузку. Теперь мятежник, обвиняемый в оскорблении величества, стоял перед деревянным Реллемом, следователем и судьей в одном лице, и нагло ухмылялся ему в лицо. Следствие зашло в тупик. - В третий раз спрашиваю вас, обвиняемый, кого вы имели в виду под «живым проклятием», «ходячим бедствием» и «окаянным сукиным сыном»? - спрашивал Реллем. - А я в третий раз отказываюсь отвечать, - дерзко ответствовал Лант. - Раз уж этот вопрос так волнует Изумрудную Корону — проведите расследование, опросите экспертов и сами установите, кто у нас в стране главное бедствие, всеобщее проклятие и... - тут он повернулся к королю и, одарив его сияющей улыбкой, добавил: - ...и в особенности окаянный сукин сын! Возможно, он надеялся, что, услышав такую дерзость, Урфин Джюс выйдет из себя и потеряет лицо. Но король слушал бунтовщика на удивление спокойно. «Где-то я его видел, - думал он. - Нет, рожа незнакомая. Но эта сладкая улыбочка, медоточивый голос, ехидство... было ведь что-то очень похожее, и совсем недавно...» Он вгляделся пристальнее — и на мгновение у него закружилась голова, и показалось, что черты лица Бера Ланта расплываются и теряют форму; расплывается и зеленый камзол бунтовщика, и сводчатая каменная стена за его спиной, и за ними проступает что-то совсем иное... но в этот миг слева от него кашлянул Билан, а справа выразительно заскрипел деревянными суставами Верес. Подданные ждут решения своего повелителя. Что ж, будет им решение. - Изумрудную Корону, - веско начал Джюс, - совершенно не волнует, кто из ее подданных кого сукиным сыном обозвал. Тоже мне, вопрос государственной важности! Тем более, что в нашей благословенной столице такого названия заслуживает каждый второй, а в некоторых кварталах и каждый первый... Вот мое решение: обвиняемого Бера Ланта признать... - тут он остановился, припоминая точную формулировку, услышанную на днях от Гуамоко... - ...признать виновным в том, что своими речами он разжигал в добрых гражданах Изумрудного города ненависть и вражду к братскому марранскому народу! И приговорить к заточению в подземелье на срок, который Корона определит позже. Бунтовщик, не ожидавший такого поворота событий, несколько секунд стоял молча с открытым ртом, а затем усугубил свою вину, совершив уже вполне недвусмысленное оскорбление величества. И, пока двое стражников тащили его вниз по лестнице, оскорбил величество еще раза два или три. - Запомнили? - обратился Урфин к полицейским. - Разжигание ненависти и вражды между народами. Очень удобная штука. Вот так дальше и действуйте. - И повернулся к Билану: - А вы скажите смотрителю торговых рядов, пусть заглянет в лавку к Ланту-старшему, проверит, как он соблюдает Торговый Устав. Торговым Уставом, принятым две недели назад, Урфин гордился: выполнить все его параграфы, пункты и подпункты было не в силах человеческих — а значит, все коммерсанты в Изумрудном городе разом оказались на крючке. Теперь папаше прикроют лавку; сын, посидев пару дней в компании крыс и пауков, станет намного сговорчивее — а дальше... быть может, совсем без недовольных обойтись нельзя — но всегда можно запугать или подкупить их вождей. После суда над Лантом — заседание кабинета министров (где Билан рвался обсудить свое сочинение, но в конце концов внял резонному доводу, что королю, да и всем остальным, хорошо бы сначала его прочесть); потом прием просителей - и очередная порция душераздирающих историй; потом парадный обед с послом из Розовой страны... Ох уж этот обед! При мысли о том, что там произошло, Урфин скривился, словно от зубной боли, и вполголоса помянул Гуррикапову мать. Скандал придется улаживать не один день — и все, кто сидел за столом, не скоро об этом забудут! После обеда, когда все немного успокоилось — плановая инспекция новых казарм на городской окраине; а на обратной дороге во дворец — новая чрезвычайная ситуация, хоть и совсем иного свойства... Король Изумрудного города снова поежился от вездесущего сквозняка. О происшествии на улице Стеклодувов думать совсем не хотелось — и даже не потому, что история вышла по-настоящему жуткая, что сам он побывал на волосок от смерти, а от развязки остался горький осадок. Нет, было там что-то еще... странное. Что-то такое, о чем лучше не вспоминать. С этим домом, со свихнувшимся марраном, с мальчишкой — и с ним самим... Началось с криков. Из распахнутых дверей добротного двухэтажного дома доносились стенания и вопли; у крыльца стремительно собиралась толпа. Простоволосая женщина выбежала из дома, бестолково заметалась по улице. Заметив группу вооруженных стражников, бросилась к ним — кажется, поначалу даже не поняла, кого они сопровождают. Не сразу удалось разобраться в ее словах, бессвязных и прерываемых истерическим плачем. Вкратце история выглядела так. Марран Харт, рядовой из взвода Бойса, королевским указом определенный на постой в дом к стеклодуву по фамилии Тарен и его семейству, по всей видимости, помешался на почве неумеренного употребления настойки нух-нух. Уже пару дней он заговаривался и вел себя странно — а сегодня, самовольно уйдя с учений, явился домой средь бела дня и устроил разгром. Все в доме переломал, перебил хрупкие изделия Тарена, крича при этом что-то о чудовище, которое вот-вот явится сюда и всех погубит. Двоим работникам, пытавшимся его урезонить, нанес серьезные ранения. А затем взял в заложники единственного сына стеклодува... то есть даже не в заложники, а так, непонятно, зачем — короче, сидит сейчас наверху в детской, с двухлетним ребенком, вооруженный до зубов и совершенно безумный. То вопит в голос, то плачет, то громко молится. Ребенок поначалу тоже криком исходил, но теперь умолк: одному Гуррикапу ведомо, что этот чокнутый с ним сделал. После короткого совещания стражник Клем, из одного клана с Хартом, поднялся по узкой деревянной лестнице к приотворенной двери детской. - Брат, слышишь меня? - осторожно окликнул он. - Это я, Клем! Внизу все замерли в ожидании ответа. Молчание. Какой-то шорох, скрип. И — хриплый, сорванный голос: - Ты меня не обманешь, проклятая! Ишь, прикинулась моим братом! Но я тебя под любой личиной узнаю! Клем беспомощно оглянулся вниз, на своих товарищей и предводителя. Потом попробовал еще раз: - Харт, все в порядке! Никаких чудищ здесь нет, все спокойно! Впусти меня! - Только попробуй войти! - отчаянно завопил Харт. - Лучше сам его зарежу, но тебе не отдам! Сделай только шаг, и ты его никогда не получишь, слышишь, ты, тварь? За спиной у короля и его солдат сдавленно ахнула женщина — должно быть, мать. ...Это уже было, - думал Урфин. - Со мной это уже было. Не совсем так, но как-то очень похоже... Да что это — или я тоже с ума схожу? - Боже мой, Боже мой, - заговорил нараспев безумец за дверью, - на тебя одного уповаю! Явись, Господь и Бог мой, своим священным пламенем рассей мою тьму! Из глубины взываю к тебе, Повелитель Огня! По-видимому, в здравом уме Харт не пропускал ни одного из богослужений, введенных первосвященником Крагом. Вокруг короля мгновенно образовался полукруг; марраны-стражники смотрели на него выжидательно. Урфин поморщился, возвращаясь к реальности. Ну конечно! Стоит кому-нибудь упомянуть силы небесные — и эти простаки начинают пялиться на него, ожидая от своего Огненного Бога подвигов и чудес. В начале его «божественной» карьеры, после долгих лет унижения и безвестности, суеверное преклонение прыгунов было ему, как бальзам на душу — но теперь все чаще раздражало, и к тому же становилось опасным. Кто ждет слишком многого — рискует разочароваться; да и не собирается он всю оставшуюся жизнь ломать перед ними комедию, развлекая их все новыми фокусами... Безумец за дверью заплакал навзрыд. - Боже мой, Боже мой! - простонал он сквозь рыдания. - Где же ты? Почему ты меня оставил? Солдаты начали переглядываться между собой; кое-кто перешептывался, поглядывая на своего повелителя. Пора было действовать. - Значит, так, - заговорил король. - Лакс, Корт и Грей — на крышу. Пусть хозяин вас проводит. Оттуда спускаетесь по веревкам — и в окно. Лакс понимающе кивнул. - Повелитель, он может заметить нас в окне и убить ребенка, - проговорил Грей. - Кто-то должен подняться наверх и его отвлечь. - Да, кто-то должен... - Урфин поднял взгляд на дверь, выкрашенную веселенькой голубой краской. Из-за двери доносилось неразборчивое бормотание и всхлипы. - И я даже знаю, кто. И, поправив алый, расшитый золотом плащ на плечах, начал подниматься по лестнице. Дверь распахнулась — и перед затуманенными, налитыми кровью глазами обезумевшего маррана предстала знакомая величественная фигура в алом плаще. - Это ты, Господи? - простонал безумец. И услышал голос своего Бога, суровый, но полный благоволения: - Ну конечно, я. И я тобой очень недоволен, сын мой. Ты что это здесь творишь? Рыжеволосый Харт скорчился в углу комнаты, между шкафом и детской кроваткой: левой рукой он прижимал к себе маленького мальчика в зеленой курточке, правой выставил перед собой обнаженный меч. Урфину уже случалось видеть свихнувшихся от нух-нуха — зрелище это всегда не из приятных; но с Хартом творилось что-то совсем неладное. Лицо его, в пятнах подсохшей крови и блестящих дорожках слез, дергалось, как будто каждая мышца на нем жила своей жизнью. Один глаз скосился к переносице, словно марран пытался заглянуть самому себе в голову; в другом, выпученном и налитом кровью, застыл ужас. Казалось, что-то незримое пожирает его изнутри. - Я знал, что ты придешь, - тихо, благоговейно проговорил марран. Он встал и неуклюже двинулся к дверям, волоча за собой ребенка, но не опуская меч. - Теперь все будет хорошо. Ты ведь спасешь его, правда? И всех нас? Урфин покосился на разбитое окно, из которого тянуло холодом. За окном, разумеется, никого не было: Лакс, Корт и Грей появятся, самое раннее, минуты через три. Теперь, оказавшись наедине с вооруженным психом, он остро сожалел о своем импульсивном решении. Какого черта он вообще сюда поперся, что за дурацкий героизм? Совсем как тогда, с Карфаксом — когда бросился с лопатой наперевес на помощь раненому гигантскому орлу, против двоих его собратьев, из которых каждый мог его убить одним ударом. А потом не мог понять, что на него нашло. Но там хоть что-то полезное из этого вышло, а теперь... Ну какой из него спаситель? - Тебе нужно вниз, - продолжал марран вполголоса, таинственно и значительно, словно делясь секретом. - Спрячь его внизу. Внизу у нее власти нет: там она до него не доберется. Мальчик висел у него на локте, как тряпичная кукла, черноволосая голова его безжизненно болталась; оставалось лишь надеяться, что сумасшедший не сломал ему шею. - Вот именно. Ты молодец, все правильно сделал — охранял его, пока я не пришел. - Король старался говорить мягко и успокаивающе, но голос его звучал как-то глухо, странно даже для собственных ушей. - А теперь отдай его мне. Я отнесу его вниз и прослежу, чтобы никто его не тронул. Марран медленно опустил меч. Сделал шаг к нему. Еще шаг. Урфин не двигался с места: он стоял на пороге, придерживая дверь, чтобы выскочить наружу и захлопнуть дверь за собой, как только мальчишка окажется у него в руках. Еще шаг. И еще. Вот Харт опустился на одно колено и, с безумной надеждой и мольбой на лице, протянул своему Богу бесчувственное детское тельце. Мальчик был белый, как молоко, даже какой-то синеватый — но, по крайней мере, дышал. Урфин взял ребенка на руки, стараясь не прижимать к себе: перед тем, как потерять сознание, мальчишка явно обделался, и воняло от него... - Только будь осторожен, Повелитель, - прошептал Харт. - Она хитра, очень хитра. И она уже близко. Совсем близко... Губы и щеки его дергались, глаза дико вращались в орбитах, все лицо ходило ходуном — а за его спиной стены, оклеенные выцветшими голубенькими обоями (почему голубыми? Это же Изумрудный город!), сходились и врезались в потолок под каким-то странным углом, и из разбитого окна тянуло ледяным ветром, хотя еще десять минут назад никакого ветра на улице не было... - Она близко, - заговорщическим шепотом сообщил безумец. - Она здесь. - И ткнул грязным пальцем себе в середину лба. - Кто «она»? - Урфин сам не понял, как вырвались у него эти слова. Марран посмотрел на него с удивлением. - Она. Неужели ты забыл? А вот она о тебе помнит... О чем он говорит? Что вообще происходит? Почему здесь так холодно, почему дощатый пол прогибается под ногами, и откуда это тихое ритмичное "скрип-скрип"... и почему бессвязный бред сумасшедшего, упившегося нух-нуха, стал вдруг так важен — и так страшен? Сейчас я вспомню... и все рухнет. Не мысль, не догадка - непререкаемое знание, знание, в котором невозможно усомниться. Еще миг — и он поймет, о чем шепчет сумасшедший. Он вспомнит. И жизнь его уже никогда не будет такой, как прежде. И что станет с ним дальше? Превратится в такого же безумца — забьется в угол, будет, дико вращая глазами, отбиваться от невидимых чудовищ и звать на помощь богов? Только ему и позвать-то некого... Нет! Не хочу! Он не успел сказать этого вслух, даже подумать толком не успел — но Харт уже отшатнулся, и на лице его выдавилась диковатая ухмылка. - Ну и хитра же ты, тварь! - протянул он, укоризненно качая головой. - Ух как хитра! Смотри-ка, кем прикинулась! Думала, я тебя не раскушу?! И вдруг, выставив перед собой меч, бросился на короля. Урфин шагнул назад и плечом захлопнул дверь у него перед носом. Послышался глухой удар и яростный вопль: меч безумца вонзился в дерево. А в следующий миг — звон стекла, крики, шум борьбы: это наконец подоспели Лакс, Корт и Грей. Едва держась на ногах, лишь каким-то чудом не уронив свою ношу, повелитель Изумрудного города двинулся по лестнице вниз — с безмерным облегчением возвращаясь в нормальную... относительно нормальную жизнь. К середине лестницы он уже твердо знал, что ничего необычного наверху не произошло. Просто нервы. Перед тобой опасный псих с оружием в руках, несет какую-то чушь, а ты должен ему подыгрывать — тут перенервничать немудрено! Не зря говорят, что безумие бывает заразительным. А к последней ступеньке — уже и не помнил толком, что говорил ему марран. Родители мальчика ждали внизу, в разгромленной гостиной. Оба молчали. Женщина цеплялась за плечо мужа, глядя на Урфина с таким страхом, словно он и был тем самым чудищем, явившимся сожрать ее дитя; плечистый чернобородый стеклодув не опускал глаз, и во взгляде его горела нескрываемая ненависть. «Это все ты! - говорил его взгляд. - Ты привел в Изумрудный город марранов. Расселил их по нашим домам. Приучил к нух-нуху, от которого люди теряют рассудок. Все из-за тебя!..» Повисло долгое тяжелое молчание. Губы короля искривились в злой усмешке. - Не стоит благодарности, - процедил он. Грубо, словно куль с мукой, сунул бесчувственного ребенка в руки отцу — развернулся и пошел прочь, хрустя сапогами по осколкам стекла.
Kelemrinda Le Fay: - В-ваше величество хотели меня видеть? - насморочный женский голос вырвал диктатора из невеселых раздумий. В дверях кабинета топталась преступница-горничная: Гэлли или Гэнни, он так и не вспомнил. Вырядилась, как на бал — в платье с широченной шуршащей юбкой и двумя ядовито-зелеными розочками на тех местах, где у более удачливых ее товарок обычно располагается грудь. И смотрела на него со страхом и надеждой. - Не то чтобы хотел, - уточнил Урфин, - но приходится. Заглянул в лежащий перед ним доклад полицейского Вереса. Ага, Гэлли Корн, племянница старшей горничной Флиты Корн. - Госпожа Корн, объясните, будьте любезны, что вы делали сегодня перед обедом на дворцовой кухне? Разве готовка входит в ваши обязанности? - Я... мне... просто надо было кое-что передать господину Балуолю, главному повару... - запинаясь, объяснила девица. - А... а что? - А то, что какой-то неизвестный вредитель подсыпал в порцию жаркого, предназначенную для меня, убойную дозу приворотного зелья. И внутреннее расследование показало, что в тот момент, когда жаркое раскладывали по тарелкам, на кухне находилось лишь одно постороннее лицо — вы. Девица побледнела, затем густо покраснела и дрожащей рукой схватилась за левую розочку. - К счастью — к большому счастью для всех нас, - с чувством добавил Урфин, - все блюда, подаваемые на королевский стол, сперва пробует уважаемый первосвященник Краг. Во избежание отравы и всяких прочих неожиданностей. Но наш неизвестный и очень глупый вредитель не потрудился это выяснить... - И, сверля тяжелым взглядом убитую физиономию девицы, негромко и проникновенно поинтересовался: - Где зелье взяла? - Э-э... этот человек ни в чем не виноват, - выдавила Гэлли. - Я ей не говорила, зачем... то есть, для кого... то есть... - У кого зелье брала, дура?! - Тетушка Рина, «Ведьмина лавка» под мостом — но она ничего не знает! - Бездарь твоя тетушка Рина, - мрачно сообщил Урфин, - и шарлатанка. Вот завтра скажу смотрителю лавок, чтобы заодно и к ней наведался. - А что... н-не подействовало? - пролепетала девица. Он тяжело вздохнул. - Подействовало. Только не так, как было задумано. Почтеннейший Краг не ощутил любовной страсти к тебе — он преисполнился такого, гм, любовного пыла, что принялся прямо там, в банкетной зале, кидаться на всех присутствующих, не разбирая ни возраста, ни даже пола. - При одном воспоминании об этой безобразной сцене его передернуло. - Очень... неудобно получилось. Девица слушала, открыв рот и выпучив глаза: видимо, эта ужасающая картина представилась ей во всех подробностях. - Одним из... э-э... пострадавших стал посол иностранной державы, - безжалостно продолжал король, - так что теперь нам грозят серьезные международные осложнения. А учитывая, что это был посол из Страны Болтунов... Виновница внешнеполитического кризиса начала всхлипывать; розочки на цыплячьей груди заходили ходуном. Урфину даже жаль ее стало — на секунду и совсем чуть-чуть. - Зачем ты это сделала, идиотка? - устало спросил он. - Королевой захотела стать? - Н-нет... то есть, необязательно, - пробормотала девица сквозь слезы. - Можно и не королевой. Я согласна и так... - То есть как это «так»?! Увы, даже отринув все предрассудки, покорив полмира и стяжав сомнительную славу великого злодея, в некоторых вопросах властитель Изумрудного города остался провинциален и безнадежно добропорядочен. Вот и сейчас первая его мысль была та, что во времена его молодости у них в Когиде юных девиц воспитывали в куда более строгих правилах. Горничная со всхлипом втянула в себя воздух, округлила и без того круглые глаза... и у него вдруг мелькнуло в голове, что в этой манере широко-широко раскрывать глаза есть что-то очень знакомое, точно, где-то он это видел, и совсем недавно... только, чтобы это выходило красиво, а не по-дурацки, как у нее, сами глаза должны быть совершенно другие... ...огромные, черные, бездонные... Но в этот миг, набрав воздуху в грудь, Гэлли выпалила: - Потому что я люблю вас, ваше величество! Безумно! Всем сердцем и душой! И хочу быть с вами! Всегда! Ну, или... или сколько захотите! Вслед за этим наступило долгое молчание. Подобное признание из уст трепетной юной девы чаще всего оказывается для ее «предмета» полной неожиданностью. И, как правило, «предмет» реагирует не слишком грациозно. Особенно если до того не был избалован женским вниманием, да и вообще от природы не отличается куртуазностью характера. По крайней мере, первые несколько секунд он таращит на нее глаза и пытается подобрать отвисшую челюсть, и выглядит при этом довольно глупо. Урфин Джюс не стал исключением. - Ясно, - сказала Гэлли, глядя на него скорбно и с некоторым осуждением. - Вы тоже не понимаете, как можно вас любить. Ну да. Никто не способен меня понять! Весь дворец только и знает, что потешаться надо мной... - К-как «весь дворец»? - дрогнувшим голосом переспросил диктатор. - Они все знают, что я вас люблю безответно, - уточнила Гэлли, видимо, предположив, что он беспокоится о своей репутации. - Понимаете, когда тебя переполняет любовь, иногда очень нужно с кем-то об этом поговорить. А они все считают, что я просто дура и романов начиталась. Тетушка Флита — та вообще... ну, что вы кровавый тиран и так далее, это пустяки, так все говорят — но она вас так ругает, что и повторить нельзя! - Да нет, отчего же, ты повтори... - Она заблуждается, - отрезала Гэлли. - Никто из них не понимает масштаба вашей личности! Но я всегда знала, что под вашей неприглядной внешней оболочкой скрывается необыкновенный человек! Урфин, до сей минуты полагавший, что под его неприглядной внешней оболочкой скрываются еще более неприглядные кишки и прочая требуха, снова утратил дар речи. И очень не вовремя. Потому что девица, видимо, считая, что самое страшное уже произошло и бояться больше нечего, решила поделиться всем, что у нее накипело. Восторженно глядя куда-то в стену за его правым ухом, она продолжала свои откровения: - Вы просто ужасно одиноки и несчастны! Живя среди обывателей и мещан, вы не встречали понимания, исстрадались, озлобились — и теперь мстите за это всему человечеству. Но если бы нашлась чуткая и понимающая женщина, способная исцелить вашу больную душу и вернуть вас на путь добра! Ведь на самом деле вы способны и к любви, и к великодушию, и даже к самопожертвованию... в глубине души... очень глубоко... - закончила она упавшим голосом, вглядевшись ему в лицо. Снова томительная, зловещая пауза. - А знаешь, - сказал вдруг Урфин, - ты в чем-то права. Будь на моем месте действительно злой человек, кровавый тиран какой-нибудь — засадил бы тебя в подземелье на всю оставшуюся жизнь. Или просто на месте пришиб. А я вот добрый... слишком. Собирай манатки — и чтобы завтра к полудню тебя здесь не было. - Во дворце? - пискнула влюбленная. - В городе! - рявкнул он страшным голосом. Девица всхлипнула в последний раз и исчезла за дверью. Оставшись в одиночестве, Урфин некоторое время переваривал все услышанное. Затем сказал вслух, обращаясь, видимо, к мирозданию в целом: - Ну и как тут не быть кровожадным тираном? С таким народом, а? Вот как?! Черт знает что, думал он. Вроде хочешь, чтобы они тебя любили — а когда действительно начинают любить, понимаешь: нет, пусть уж лучше, как было! И все же ему было неловко. Может, следовало проявить внимание, как-то самому заметить чувства бедной девушки, и... и выгнать ее гораздо раньше? Что ж — на этом, хотелось бы надеяться, безумный день все-таки закончен. Пора и на покой. Навстречу новым кошмарам... Что за ерунда! Неужто он, как ребенок, из-за какого-то полузабытого дурного сна боится снова лечь в постель? Нет, конечно, дело совсем не в этом. Просто... у него осталось что-то незаконченное. Точно. Что-то еще он должен был сделать сегодня — и забыл, надо только вспомнить... Урфин оглянулся вокруг себя — и взгляд его упал на пухлую зеленую папку с золотыми тесемками. Ах да! «План Джюса — победа Волшебной страны»: он обещал Билану, что посмотрит его вечером — но так и не посмотрел. Только... странно, кажется, пять минут назад этой папки на столе не было. Или?.. Да нет, что за глупости лезут в голову. Конечно, была. Урфин пододвинул ближе трехсвечный канделябр, раскрыл папку и принялся просматривать листы, исписанные мелким каллиграфическим почерком. На первой же странице достал перо и чернильницу, попытался править — но скоро оставил это бесполезное занятие, вместо этого начал жирно подчеркивать и перечеркивать фразы и целые абзацы, оставляя на полях: «Что за чушь!», «Ерунда!», «Не сработает» - и другие, не менее критические замечания. Придумывать звучные названия Руф Билан умел; но более существенными талантами природа его явно обделила. Его, с позволения сказать, «план» никуда не годился — это понял бы даже деревенский мужик; что уж говорить о человеке с каким-никаким опытом управления государством. Не план, а какой-то бессвязный набор грандиозных до нелепости мечтаний: причем Билан почти не утруждал себя объяснениями, каким путем достичь поставленных целей и какие нежелательные последствия могут при этом произойти. Мало того: из его сумбурного изложения оставалось непонятным главное - кому и зачем все это нужно. Нет, так не пойдет. План своих будущих великих деяний Урфин Джюс составит сам. Урфин достал из нижнего ящика бюро стопку бумаги — и задумался, глядя в стену и покусывая перо. За окном стихает городской шум: Изумрудный город отходит ко сну. Пятнадцать тысяч (или около того) купцов и ремесленников, подсчитав дневную выручку, плотно поужинав, всласть поворчав на жен и детей, быть может, обругав между делом «проклятого тирана», заползают сейчас под свои пуховые одеяла, сыто рыгают, почесываются — и засыпают, чтобы, проснувшись наутро, провести следующий день точно так же, как предыдущий... Хорошо, он подчинил их себе. И что дальше с ними делать? Как, скажите на милость, править людьми, на которых тебе даже смотреть противно? Урфин встал из-за стола, прошелся по кабинету, остановился у окна, устремив взгляд на неожиданно крупные и яркие звезды. В уме его брезжила какая-то смутная мысль, с каждой секундой принимавшая все более ясные очертания. В первый миг это казалось безумным, невозможным — но... почему бы, собственно, и нет? И чем такой план хуже любого другого? Конечно, это займет не один год — и даже не десять лет. Потребует великого множества трудов и расходов. Но это вполне в человеческих силах. И, если удастся... о, тогда он превзойдет самого Великого Гудвина! Гудвин всего-навсего построил Изумрудный город - а он, Урфин Джюс, создаст новый народ! Без божественной мощи, даже без волшебства - сотворит новых людей, по своему образу и подобию. Не деревянных, а из плоти и крови. С каждым мгновением этот дерзкий замысел становится все отчетливее, обрастает логикой и подробностями. Урфин садится за стол и начинает писать — наскоро, не заботясь ни о слоге, ни о пунктуации: секретарь потом поправит. Главное — ничего не упустить. Итак: сейчас его власти подчинены четыре несходных друг с другом народа. Каждый — на своей территории. Между четырьмя Странами формально упразднены границы, все они платят налоги в королевскую казну; но в остальном каждый народ живет так же, как жил до этого десятки и сотни лет. Горожане зарабатывают деньги и считают деньги, крестьяне корпят над своими огородами и коснеют в невежестве. Мигуны мигают, жевуны жуют. Мигуны, пожалуй, получше прочих — но только в Фиолетовом городе; деревенские у них дикари хуже марранов, на окраинах до сих пор ведьм жгут... Каких ведьм? Кто в Фиолетовой стране жжет ведьм, откуда это?.. Ладно, неважно. Для начала — отменить деление на Страны, заменить его делением на провинции: меньше по размеру, чтобы легче было ими управлять, и не совпадающие с границами Стран. В наместники присылать проверенных людей из центра. И регулярно менять их местами, чтобы не засиживались и не обрастали связями. Эти же наместники пусть назначают городских мэров и деревенских старост: староста, не выбранный односельчанами, а получивший власть из рук начальства, будет делать все, что ему говорят, и не рыпаться. Эта реформа не коснется только марранов. У них пусть остаются наследственные князья и привычные порядки... по крайней мере, пока. Налоги с них тоже брать не стоит. Марраны — главная опора его власти, и такими и должны оставаться. Их тоже надо как-то подтягивать к общему уровню — но осторожно, малу-помалу, действуя исключительно лаской и привилегиями. Следующий пункт — дороги. Все провинции связать друг с другом нормальными дорогами. Пусть не из желтого кирпича — но такими, которые не раскисают и не превращаются в болото после дождя. Достаточно широкими — чтобы могли встретиться и разъехаться две подводы... или две пушки. Перебросить широкие и прочные мосты через реки и горные ущелья. Истребить саблезубых тигров, которые, говорят, снова расплодились в Тигровом Лесу. Чтобы столичный ревизор — или карательный отряд — мог за несколько дней беспрепятственно доехать от одного конца страны до другого. Да, придется повысить налоги, может быть, согнать народ на принудительные работы — ничего, потерпят. Это все для их же блага. Потом спасибо скажут. Дальше: собрать под одну обложку все оставшиеся от прошлых правителей законы, дополнить их недостающими — и составить Свод Законов, один для всей страны. Копия Свода Законов должна быть у каждого наместника. Пусть судит и распоряжается по писаным правилам, а не по своему разумению. Нарушит закон — отправится на рудники или в подземелье сам. Единый закон для всей страны — и единые правила поведения. Национальные цвета в одежде, так и быть, можно оставить; а вот жевание, излишнее мигание, слезы по любому поводу, идиотские бубенчики на шляпах — строго запретить. Взимать за это штрафы и не брать жующих-мигающих ни на какую государственную службу. И хватит этой болтовни про «национальный характер» и «врожденные неискоренимые привычки»: сам Урфин отучился жевать — и других отучит. Дальше: школы. Сейчас школы есть только в Изумрудном городе, и то не для всех. В прочих местах ребятишек учат либо сами родители, либо какие-нибудь грамотные старички и старушки, родителями в складчину нанятые. Учат как попало и чему Гуррикап на душу положит. Это не дело. В каждом городе и селе, даже в каждой захолустной деревушке должен быть учитель — приезжий, прошедший подготовку в столице, подчиненный наместнику и от наместника получающий жалованье. Вместе с чтением, письмом и счетом он будет преподавать детям историю страны — правильно поданную историю — учить уважению к королевской власти, внушать тягу к знаниям, отвращение к серой обывательской жизни, какой живут их родители, и желание двигаться вперед. Для школ понадобятся книги, много книг. Значит, выкупить у хозяев в Изумрудном городе книгописные мастерские — сколько их у нас, кажется, три? - слить в одну государственную, где сотня писцов будет скрипеть перьями с утра до ночи. А частную переписку книг, кстати, запретить — а то мало ли, что они там напереписывают!.. Но нет — учебники должны быть в каждой деревне, здесь и тысячи писцов не хватит... Погоди-ка! В летописи, в описании первого путешествия феи Элли, ему встречалось упоминание о том, что в Мире-за-Горами книги не переписывают, а печатают — по тысяче штук разом! Интересно, как они это делают? Печатать книги... гм... Так же, как печатают узоры на тканях? Но вырезать из дерева каждую страницу — это же с ума сойдешь, проще переписать! А если... да, кажется, это должно сработать... Вот что: завтра, вместо очередного приема страждущих, он спустится в свою подвальную мастерскую, вырежет буквы и с ними поэкспериментирует. Кстати, о летописях, особенно за последние годы: все их придется переписать в правильном духе — а старые экземпляры уничтожить... Ветер, доносящийся неведомо откуда, колеблет огоньки свечей, шуршит листочками злосчастного сочинения Билана — и колеблющийся свет отбрасывает на стену странные тени. Но Урфин, поглощенный своим великим замыслом, ничего этого не замечает. В лихорадочном возбуждении он торопливо записывает идеи: обязательная армейская служба для всех молодых парней — богатых и бедных, городских и деревенских... налоговые льготы для крестьян, желающих выйти из общины... новые города, на стройку которых он будет собирать молодежь со всех концов страны... Конечно, этот план придется долго дорабатывать — и еще дольше воплощать в жизнь. Пройдут годы, даже десятилетия, прежде чем он даст первые плоды. И нынешние подданные Урфина, разумеется, примут все эти новшества в штыки. Но уже их дети будут не похожи на родителей. А следующие поколения станут совсем иными. Пресловутые «корни» утратят для них всякое значение, традиции и предрассудки предков будут вызывать только смех. Из жующего, мигающего, копошащегося в грязи быдла они преобразятся в новый, единый народ — народ, который возьмет от своих отцов только лучшее. От марранов — силу, стойкость и отвагу, от мигунов — пытливый ум и изобретательность, от жителей Изумрудной страны — практическую сметку, от жевунов... крепкие челюсти и здоровые зубы — больше с них взять нечего. И волю, неукротимый дух, способность стремиться к великим целям — от него, их создателя. Называться этот народ будет... нет, «урфиниты» - пожалуй, уж слишком. Неважно: звучное название для страны и для народа пусть придумает Билан, он на это мастер. Чем займутся жители этой новой империи? Это уже им решать. Может, найдут способ противостоять волшебству и подчинят себе владения Виллины и Стеллы. Может, пойдут войной на Мир-за-Горами. А если существуют какие-то иные миры — покорят и их. Жаль только, он этого уже не увидит... Хотя почему? В Волшебной стране надо жить долго; и что, если его народу удастся овладеть волшебством и победить саму смерть? И для этих новых людей, на которых не стыдно будет смотреть и не противно ими править — он, Урфин Джюс, станет уже не «тираном», а отцом и благодетелем! Он ставит в конце последнего листа размашистую подпись, машет листом в воздухе, чтобы чернила скорее просохли, затем переворачивает всю стопку — хочет перечитать еще раз и, может быть, что-то добавить. И — застывает, словно громом пораженный, тупо глядя на исписанные страницы. Листы перед ним сверху донизу покрыты одинаковыми строчками. Два слова, только два слова. Его собственным почерком, неровным и прыгающим. ОНА БЛИЗКО ОНА БЛИЗКО ОНА БЛИЗКО ОНА БЛИЗКО ОНА БЛИЗКО ОНА БЛИЗКО ОНА БЛИЗКО Страница за страницей. И в конце последней, вместо подписи — размашисто и криво: ОНА ЗДЕСЬ
Kelemrinda Le Fay: А в следующий миг порыв ледяного ветра гасит свечи; и в наступившей темноте вдруг отчетливо раздается звук, который, как вдруг понимает, он слышал сегодня весь день, с самого утра — едва заметно, где-то на пороге слышимости, заглушаемый обыденным дневным шумом. Скрип-скрип. Скрип-скрип. Нетвердой рукой Урфин лезет в карман за зажигалкой. Ему еще кажется, что все это какое-то недоразумение, морок: сейчас он зажжет свет — и все станет как было... Из зажигалки вырывается плотная струя пламени; причудливо изогнувшись, рассыпается искрами и гаснет во тьме. Сама зажигалка тоже разительно изменилась: золотистые стенки ее стали прозрачными — и в этом прозрачном сосуде плещется жидкий алый огонь, бросая на все вокруг красноватые отсветы. Фэа. И — его совсем немного. Сосуд заполнен едва ли на четверть. С ужасом, равного которому никогда еще не испытывал, Урфин беспомощно смотрит, как его талисман безболезненно и неощутимо вплавляется в ладонь, становится частью его тела. Неровное красноватое сияние разгорается: теперь оно исходит от него самого. Он видит свои руки — значит... Нет! Это сон. Продолжение того давешнего кошмара. Конечно же, просто сон, потому что... ну, потому что иначе быть не может! Надо проснуться. За спиной у него зеркало в тяжелой бронзовой раме: сейчас он обернется — и не увидит в нем себя, даже ничего похожего на себя не увидит, потому что все это не может быть по-настоящему, и... Он поворачивается к зеркалу — и видит там огонь. Меж бронзовых завитушек пылает алое пламя, сверху донизу оплетенное жгутами тьмы. Болезненно ярко — так вспыхивает свеча за миг перед тем, как погаснуть. Над пламенем — серебристые стрелы мадхи: застыли, словно заломленные в отчаянии руки — и снизу вверх по ним стремительно расползается черная гниль. А в следующий миг видение исчезает, и он видит в зеркале себя — но не таким, каким ожидал. В зеркале он — в дорожной одежде, перепачканной и кое-где порванной; алый плащ за плечами превратился в изодранную бурую тряпку. В густых черных волосах — седые пряди, которых не было еще вчера. Изможденное лицо цвета земли; рот приоткрыт и жалко искривлен, к подбородку спускается блестящая дорожка слюны. Один глаз неестественно скошен к переносице, в другом, широко раскрытом — ужас и боль. Лицо безумца — и, может быть, уже мертвеца. Урфин-здесь отшатывается, натыкается спиной на что-то — кажется, на стол. Пытается что-то сказать — может быть, «пожалуйста», или «не надо» - но из горла вырывается только какое-то сипение. Урфин-в-зеркале, жутко, не по-человечески оскалившись, знакомым жестом подносит указательный палец к середине лба. Она здесь. Не оборачиваясь, он нашаривает позади себя зеленую папку, запускает ею в зеркало — и оно взрывается ему в лицо осколками стекла. Сверкающие осколки вспарывают фальшивую реальность: мир вокруг начинает расползаться стремительно, как истлевшая маска. Пузырятся и трескаются шпалеры на стенах, обнажая деревянные балки и перекрытия Мира Вверху. Звездное небо в окне облезает клочьями; за ним — непроглядная чернота. Что за грубая подделка — как он мог хоть на миг поверить, что все это настоящее?! «Безумный день», ха! Сколько же прошло на самом деле — минута, две? Ветер вздымает в воздух листки бумаги, осколки стекла, обрывки неба; ветер сбивает его с ног — он катится по деревянному помосту, в последний миг вцепляется в какую-то балку, с трудом поднимается на ноги. Почему-то сейчас ему очень важно устоять на ногах. И понять, было ли в этом поддельном мире хоть что-то настоящее. Бунтовщик Бер Лант — был на самом деле, или не было его? Кажется, был... А «План Джюса»? Не было — и теперь, наверное, уже не будет. А эта влюбленная дура? Вроде была... или нет? Черт ее знает, эти девчонки в униформе все на одно лицо, он никогда не обращал на них внимания... а надо было? Хорошо, пусть так — но Изумрудным городом-то он правил на самом деле? Это уж точно не иллюзия?! Или... сейчас он и в этом не уверен. Может, когда-то и правил, да что толку? Реальность — вот она, ледяная, шаткая и скрипучая: и в этой реальности он — не хозяин даже самому себе. А тот безумный марран с мальчишкой? Не было и их: это какая-то часть его собственной души, та, что все поняла с самого начала, отчаянно пыталась до него докричаться — а он не слушал... Нет, не так. Рыжий Харт все-таки был. Только не сходил с ума. Но точно был. Обращался к нему, как к Богу, молил спасти, защитить... А его Огненный Бог попался в ловушку. И теперь — сползает в безумие, под напором ледяного ветра, дующего сразу со всех сторон, цепляясь за непрочную опору, в любой момент готовую рухнуть. Перед ним уходит в черное беззвездное небо лестница, возведенная его волей и разумом; и по крутым деревянным ступеням с высоты, шаг за шагом, неторопливо спускается она. Пожирательница Душ. Она кажется эфемерной, почти прозрачной; от нее исходит бледное сияние, напоминающее о гнилушках на болоте — а за ней, словно тяжелый шлейф, ползет облако вязкого непроницаемого мрака, еще темнее окружающей тьмы. И там, где этот мрак падает на лестницу под ее ногами — ступень за ступенью обволакивается вязкой черной слизью, рушится под ее тяжестью и летит вниз. Она все ближе... и она смеется звонким серебристым смехом. Ей очень весело. - А вот и я! - говорит она. - Скучал по мне? И еще говорит: - По-моему, неплохо вышло, а? Со служанкой мне особенно понравилось. Когда я сказала, что в глубине души ты очень добрый — ты бы только видел, какое у тебя было лицо! - Будь ты проклята, лживая тварь! Повинуясь его мысленному приказу, тяжелый стол срывается с места и, нарушая все законы природы, летит вверх — в нее. Келемринда на мгновение замирает — и всасывает стол в себя, мгновенно и без остатка: он проваливается сквозь ее тускло мерцающую личину и растворяется во мраке за ее спиной. - А кто тебе сказал, что я буду играть честно? - с усмешкой повторяет она его собственные слова — и идет дальше. Отчаянным усилием мысли он выбивает из-под нее пару ступенек: еще несколько лет его жизни, истлевая и крошась на лету, исчезают во тьме. Словно не заметив этого, она идет дальше по воздуху — и за ней тянется шлейф вязкой клубящейся мглы. Ну конечно! Это же ее мир. Что толку сопротивляться ей здесь? - от этого она становится только сильнее. Келемринда все ближе. Должно быть, созидание Призрачного Мира далось ей нелегко — лицо у нее блеклое, словно выцветшее... и очень голодное. Он больше не слышит ни ее мыслей, ни чувств — только низкое механическое гудение ее голода. - На самом деле я тебя не обманывала, - говорит она. - Когда ты открыл глаза здесь — отлично помнил и обо мне, и о нашей битве. Но быстро убедил себя, что это сон, а то единственная реальность — и с облегчением в это поверил. Ты сам себя обманул, Урфин Джюс. Сам выбрал иллюзию. Она усмехается хищно и криво; на миг в ее исказившемся, отяжелевшем лице, как в кривом зеркале, проступают его собственные черты. И это зрелище больше, чем что-либо иное, убеждает его: все кончено. На этот раз — действительно все. Он снова проиграл; и это поражение Урфина Джюса — уже точно последнее. Она легко спрыгивает с последней ступени на помост; теперь они — на одном уровне, и багровый отблеск его фэа играет на ее лице, отражается в бездонных черных глазах. - Все кончено, - мягко говорит она. - Твое тело — там, на земле — доживает сейчас последние секунды. Твой разум... уже не твой. Право, лучше бы ты согласился принять мой дар. Лучше бы остался в Призрачном Мире по своей воле — навеки. - Как ты? - спрашивает он вдруг. Ветер срывает слова с его губ; в вое урагана, душераздирающем скрипе лесов и гудении тьмы за ее плечами он сам не слышит собственного голоса — но знает, что она его услышит. - Ты ведь не родилась чудовищем, верно? - тихо говорит он. - Ты очень многое знаешь и помнишь — но ничего не помнишь о себе. Кто ты на самом деле, Келемринда? Как ты стала такой? По полупрозрачному лицу ее пробегает рябь; но в следующий миг она слегка качает головой — и идет дальше. К нему. Не сработало. Ну да. Он и не надеялся. У него остался еще один ход. Самый последний. Сработает, нет — неизвестно: но попробовать стоит. Сожрать-то она его все равно сожрет — но пусть хотя бы подавится! Только думать об этом нельзя — она может перехватить его мысли; думать можно только о том, как продержаться, пока она не подойдет к нему вплотную. Как остаться собой — хотя бы еще на несколько секунд. И, вцепившись обеими руками в две вертикальные балки, изнемогая под порывами ураганного ветра, он повторяет про себя, ожесточенно и упорно: «Мое имя — Урфин Джюс. Мои родители — Аррен и Кейта Джюс. Я из народа жевунов. Я родился тридцать семь лет назад в Когиде. Мое имя — Урфин Джюс...» И думает о круглых домах с островерхими крышами, выкрашенных в цвет неба, среди бескрайней зелени лесов. Те самые «корни», которые он так ненавидел, от которых всю жизнь пытался убежать — теперь обернулись для него единственной опорой. Ненавистное, презренное, родное — не все ли равно? Это настоящее. То, что остается, когда рушится все остальное. То, за что можно держаться... пока еще можно. Гудение в голове становится невыносимым; вслед за ним наплывает калейдоскоп бессвязных образов, чувств, чужих воспоминаний. В осажденную крепость его разума ломятся призраки прежних жертв Келемринды — сожранных, быть может, в незапамятные времена. Мужчины, женщины, дети... сколько детей!... и он становится ими всеми... становится ею... «Нет! Я — это я, и никто больше!» Урфин Джюс. Аррен и Кейта. Когида. Облупившаяся голубая краска на крыльце. Цветничок перед домом. Запах яблочного пирога. Платяной шкаф, в котором он любил прятаться, треснувшее зеркало в передней, перед которым строил себе рожи. Отец — огромный, чернобородый, с раскатистым хохотом. Загрубелые руки и певучий голос матери. Всю жизнь он считал, что не помнит их — оказалось, помнит... - Я помню! - говорит вдруг Келемринда. Она стоит перед ним, и отблески его фэа пляшут на ее лице, словно пламя костра. Безликая голодная тьма напирает сзади, торопит ее — но Келемринда замерла на месте. - Я вспомнила, - повторяет она медленным, низким голосом. - Я помню... я была... я была... Облако тьмы толкает ее в спину; она раскидывает руки, стараясь сдержать его напор. Лицо ее стремительно преображается: блеклый голодный дух без возраста и выражения наливается жизнью, превращается в... - Я была человеком! Нетерпеливая тьма уже просачивается сквозь нее; из глаз ее бегут черные слезы, и что-то черное сочится из уголка рта. - Спаси меня! - шепчет она; и он цепенеет от изумления, ибо узнает шепот, доносившийся до него из Мира Внизу. Это ей он обещал вернуться. Она выгибается и сжимает кулаки, отчаянно пытаясь остановить напор склизкой тьмы. По лицу ее — лицу юной человеческой девушки, живому, потрясенному, полному смятения и ужаса — расползается сеть черных трещинок. - Спаси меня! - стонет она. - Там, Внизу... А в следующий миг — взрывается, разлетается клочьями тумана; ураган подхватывает эти клочья и гонит прочь. А освобожденное чудовище бросается вперед. Все его инстинкты кричат: «Сопротивляйся! Беги! Сделай же хоть что-нибудь!» Но сейчас нужно поступить наперекор инстинктам — и, вцепившись в две вертикальные балки на краю помоста, словно распятый между ними, он остается на месте и ждет. Черная тварь движется стремительно — и в то же время страшно медленно. Вот склизкая тьма заполняет все поле его зрения. Вот умолкают гудение, скрип и вой ветра, сменившись жуткой, оглушительной тишиной. Лицо отца. Голос матери. Исчезает холод. Исчезают шершавые занозистые балки в руках и шаткий помост под ногами — он висит в пустоте. Мое имя — Урфин Джюс. Что-то сдавливает грудь. Исчезает воздух. Нечем дышать. Мое имя... И, через миг после того, как скользкие щупальца чудовища обвили его и потащили куда-то во тьму — и за миг до того, как его сознание непоправимо изменится — он вкладывает руку с зажигалкой в распахнутую склизкую пасть и выпускает прямо в поганое нутро твари струю живого огня! Тварь замирает от неожиданности, как-то растерянно булькает — а он делает шаг назад и падает, увлекая ее за собой. Сплетясь, словно любовники, срастаясь и сливаясь на лету в единое невиданное существо, человек и чудовище, объятые пламенем, летят вниз... вниз... ВНИЗ.
полная версия страницы