Форум » Библиотечно-Справочный раздел » Из дневников А.М.Волкова - 2 » Ответить
Из дневников А.М.Волкова - 2
Чарли Блек: Внучка Александра Волкова, Калерия Вивиановна, предоставила доступ к архиву своего деда, включающему дневники, некоторые рукописи и разные литературные документы. Правда, материалов по сюжетам сказок о Волшебной стране пока удалось найти не так много, но отдельные записи представляют интерес, так что попробую что-то из них понемногу оцифровать. —————————————————— Часть 1 - http://izumgorod.borda.ru/?1-0-0-00000050-000-0-0-1582911963 Часть 2 - https://izumgorod.borda.ru/?1-0-0-00000052-000-0-0-1670506651 Часть 3 - https://izumgorod.borda.ru/?1-0-0-00000072-000-0-0-1670529131
саль: Почему не в тему? Эта тема - дневники Волкова.
саль: Sabretooth пишет: Мне о той панике дед рассказывал, он был 1931 года рождения, И это было, наверное, уже в 80-х годах. То есть тогда, когда уже все говорили обо всём. А в 1965 году, рассказывать такое, и тем более мне, не пришло в голову ни моему деду - участнику событий, ни моим родителям, которые сами воочию наблюдали этот поток едущих, бегущих и бредущих из Москвы. Он шел через Ногинск, в котором они жили. (потом конечно упоминали, лет 30-40 спустя) Это была еще слишком болезненная тема. Как фронтовики не любили вспоминать войну, так и пережившие в тылу военные лишения очень редко о них говорили. И как правило, только с теми, кто и сам всё это знал. А молодым, они считали, многие подобные вещи знать не обязательно. Пусть говорят про космонавтов, про путешественников, про героев книг, про свои школьные и дворовые дела.
Гроза: Безусловно, Вам стоит доверять как очевидцу... Но вот что интересно. Я тоже читал о панике 16 октября у Симонова в первой части романа "Живые и мёртвые", однако сам роман появился до 71 года и уже в 64-м был экранизирован.
саль: Правильно, роман появился. Но это не означало, что можно пойти в магазин, купить его и прочитать. Он сразу разошелся, и соответственно - исчез. Из библиотек - тоже. Кино, конечно, видели все желающие, оно прошло по телевизору, произвело тяжелое, но огромное впечатление (я кстати, его видел, но не полностью, был мал - смотреть не смог) и потом его можно было увидеть только при повторных показах, то есть - весьма редко. Кроме того, кино не сравнить с книгой, и та самая паника в нем мелькнула вскользь. А книгу я прочёл в 9 классе, после того, как достал через знакомых у их знакомых. Про кино я помнил, узнал, что есть и книга, мало того, уже к тому времени по случайности прочитал "нулевую" книгу от Трилогии Симонова (Товарищи по оружию) и понимал, что это за автор. Поэтому "Живых и мёртвых" целенаправленно искал.
Чарли Блек: Оцифровка за январь – март 1942 года: [Для удобства чтения, фрагменты, относящиеся к ИГ, выделены фиолетовым цветом, возможные переклички с темой ИГ – красным. Мои комментарии – синие в квадратных скобках.] * * * * * 1942. Январь. 1 [января 1942 года]. До обеда написал письмо в Томск, в Комитет по Делам Искусств, Нине Васильевне Немченко относительно работы над кукольными пьесами. Вечером ходил к Гершфельду, сидел у него часа два. Возвратившись, начал писать «Разведчика Темирова»; написал около 4 печатных страничек. 2 [января 1942 года]. День прошел бесполезно: ничего не сделал; вечером был в Музык. училище на концерте. Выступал (как писатель – в первый раз!) с чтением двух песен: «Прощанье бойца» и «Две войны». Похлопали, сколько следует. Волновался, но не очень. После концерта было «шикарное» угощение, даже по мирным временам: шампанское и разные вина, котлеты, колбасы, яблоки, сыр и пр. Домой вернулся в 2часа ночи. 3 [января 1942 года]. С утра писал, потом пустился в поход. Был в радиокомитете, встретился с Компанейцем. Оказывается, ему нужно было только переделать первый куплет, а в целом вещь ему понравилась. Я сел за столик и тут же ему написал другой куплет, который он и принял. Из Р-к. я отправился в Институт, там выдали мне под'емные – 700руб. Заходил к Губкину, сидел, пил чай, уговаривал его заняться литер. деятельностью и до некоторой степени соблазнил: он обещал кое-что написать, если я буду ему помогать. Вечером сидел очень долго – до 4 часов утра и кончил «Разведчика». 4 [января 1942 года]. Получил два письма – от Верочки и от Лизы Илюхиной. Верочка еще ничего не знает об Николае и очень расстроена. Лиза пишет о родителях – они в Москве. Цены в Орске ужасные – в 2–3 раза выше, чем в Алма-Ата. Масло 220р. кг., мясо – 75р., яйца 45р. десяток, молоко 15р. литр! Слушали радиопередачу «Тимуровцы». Артисты играли слабо (особенно сторож Бердыбек!), музыка Сандлера какая-то бесцветная. Почти весь день провел за перепечаткой «Разведчика». Пьеса получилась очень большая – 18 стр. на машинке, но она мне нравится. 5 [января 1942 года]. Утром написал для «Разведчика» песню немецких солдат. Был у меня композитор С.Л. Германов, которого прислала Попова за текстами песен для «Разведчика Темирова». «Разведчика» я ему не дал, т.к. музыка написана Гершфельдом, а предложил «Песню немецких солдат». Он ее взял, и будет вообще музыкально оформлять пьесу (это уже что-то новое в практике здешнего Радиокомитета). От него я тоже получил «заказ»: сделать текст детской оборонной пьесы на заданный размер (есть музыка). [Сергей Леонидович Германов (Горбенко-Германов) (1899–1976), композитор, автор песни «Два друга (Служили два друга в нашем полку)» и др. https://ru.wikipedia.org/wiki/Германов,_Сергей_Леонидович ] Был у Гершфельда в Муз. училище, прослушал написанную им на слова моих песен музыку («Спор», «Бдительность», «Разведчик»). Но пока получить не удалось. Купил в буфете кое-что из провизии. Оттуда проехал в радиокомитет, сдал четвертую радиопьесу «Тыла и фронта» – «Разведчик Аслан Темиров». Величина пьесы Попову не испугала – тем лучше. Она мне сообщила, что мои пьесы на летучках вызвали очень одобрительные отзывы, потому что они дают изображение современности. Получил 150р. за выступление у микрофона и взял для переписки ноты Сандлера на четыре мои песни. Вечером читал газеты, подбирал материалы для пьесы «Начало разгрома», которую надо сдавать через 2–3 дня! Темпы ужасные... Попова даже не успевает читать: сегодня она знакомилась с «Приключениями Давида», только корректируя уже перепечатанные в машинном бюро экземпляры. Ночью слушал радио, кончая кремлевским интернационалом. Как приятно слушать каждый день Москву, чувствовать неразрывную связь с ней, ощущать биение пульса московской жизни (вчера, между прочим, услышал о том, что Московский клуб писателей возобновляет свою работу). Многие из тех, с кем приходится разговаривать, уже рвутся в Москву. Кстати – получено письмо от Паши (уже на наш теперешний адрес). След Молодовых отыскался – они в Поволжьи, а Костю Губина повидимому забрали на военную службу. Ночью набросал приблизит. план пьесы «Начало разгрома». 6 [января 1942 года] Был в Радиокомитете. Говорили с Сандлером о музыке к «Песне нем. солдат», а потом Новиков (председ. радиокомитета) ее забраковал: «не годится для детской передачи». Договорились с Поповой о том, чтобы не писать стихов для «Начала разгрома» – эти песни очень дорого стоят; можно использовать уже имеющиеся. Заходил к Гершфельдам. Его не застал дома, просил жену его, чтобы он скорее дал музыку для моих пьес – ужасно он не деловой человек, оказывается. Между прочим – у меня возникла мысль предложить Сандлеру написать с ним оперетту (я – текст, он – музыку) [позднейшая приписка сверху: «а м.б. наоборот?!»]. 7 [января 1942 года]. День проболтался без толку, а ночь сидел писал почти до 4 часов, сделал чуть не всю пьесу «начало разгрома». 8 [января 1942 года]. В 1225 передавались «Приключения Давида»; слушал с удовольствием, т.к. артисты играли хорошо, особенно Юхима Погорелко и Хаима Лейзера. Но дуэт по вине Гершфельда пропал, его не исполняли. Закончил «Начало разгрома». 9 [января 1942 года]. Галюська заболела ангиной и гриппом, я ухаживал за ней и выполнял все дела по хозяйству. Все же успел перепечатать всю пьесу (вышло 16 страниц). 10 [января 1942 года]. «Начало разгрома» сдал. Узнал от Поповой, что с «Прикл. Давида» получилось приключение: некая Токарева из ЦК запретила ее, как антихудожественную, это было сделано, кажется, в самый день передачи.1) Новиков поехал отстаивать пьесу. – Это у нас первый такой автор, который пишет пьесы на местном материале. 1) Она же дала нахлобучку за «Тимуровцев». Раз про тимуровцев написал Гайдар, то уж про них больше никому нельзя писать. Что и говорить, логика железная! Случайно в ЦК оказался писатель Ауэзов (казах), один из здешних «ведущих» драматургов. Новиков просил его прочитать пьесу и поддержать. – Я ее читать не буду, – сказал Ауэзов, – я пойду домой и буду ее слушать. Я слушаю их потому, что мне рекомендовала это дочь. Я нахожу, что пьесы Волкова интересны и драматургически сделаны очень хорошо. Этот отзыв спас пьесу. [Мухтар Омарханович Ауэзов (1897–1961), классик казахской литературы, автор эпопеи «Путь Абая». https://ru.wikipedia.org/wiki/Ауэзов,_Мухтар_Омарханович ] Много говорили с Поповой о планах дальнейшей работы. Договорились о продолжении цикла «Фронт и тыл», при чем я буду выступать по этому вопросу после пятой пьесы первого цикла. В след. цикле перенесусь за границу и буду показывать тыл фашистов. Попова просила сделать передачу по «Чудесному шару», а я сказал, что сначала сделаю ряд передач по «Царскому токарю», а потом и «Чудесный шар». Говорили также об учебных инсценировках по классикам и о передаче моих сказок для малышей. Словом, в радио будет постоянная работа. Кстати – узнал, что уезжает Л. Квитко (в Москву) Уже началась обратная тяга!1) 1) Читал в газете, что три гр-на удрали с военных предприятий и уехали в Москву. Там их арестовали и они получили по 8 лет! Был на почтамте, отправил Паше для бабушки сто рублей телеграфом и послал на ташкент. почтамт заявление, что если там есть корресп. на мое имя до востреб. – переслать в Алма-Ата. Вечером болело горло и вообще чувствовал себя плохо. 11 [января 1942 года]. День рождения Вивы. Ему исполнилось 18 лет, а он все так же глуп и шаловлив. Никакого «торжества» и «пира» не было, мы с Г. болели, да у нас и не было ничего с'естного. День ничего не делал, вечером читал «Невольные путешествия» на франц. языке. Искал свои сказки, оказалось, что привезен только «Китайский гусь». Надо будет попробовать выписать остальные из Москвы. 12 [января 1942 года]. Адик заболел [...]. Я занялся перепиской дневника, который вел за время с 14 октября до 4 декабря [1941 года] в записной книжке, карандашом и часто неразборчиво. Ездил к Гершфельду; купил в буфете буханку хлеба плюс 300гр. икры, данные в нагрузку. Получил от него ноты «Разведчика» и передал руковод. хора Березиной. 13 [января 1942 года]. Опять ездил в муз. училище. Еще буханка хлеба и 300 гр. икры, да десяток пирожков с ливером. Но какая-то гражданка из бухгалтерии привязалась ко мне: на каком основании я беру у них продукты из буфета. Переписка дневника. Адик еще болеет, в школу не ходил. 14 [января 1942 года]. Переписка дневника. Чтение «Невольных путешествий». Адик был в школе, а вечером заболел гриппом, очевидно простудился накануне в холодном номере бани. Был в Радиокомитете, Попова просит представить план моих передач на февраль. 15 [января 1942 года]. Слушал радиопередачу моей пьесы «Разведчик Аслан Темиров». Артисты играли хорошо, пьеса прошла живо. Но стихотворение «Разведчик» пропало – его не исполняли, Гершфельд опять слишком поздно дал музыку. Сегодня радостный день: получено письмо от Анатолия, о котором больше трех месяцев не имел никаких известий. Он пишет мне из моей московской квартиры, и направляется в Ирбит – работать преподавателем в лётной школе. Итак, судьба его устроена. Я написал ему открытку в Ирбит, до востребования. Адик все еще болеет. 16 [января 1942 года]. Вчера нашелся Анатолий, а сегодня Николай Барсуков. Получено письмо от Верочки, она сообщает, что он сейчас в Пензенской области. Написал план работы для Радиокомитета. Пошел по делам. Прежде всего зашел в Кукольный театр, куда давно уж собирался. Встретили меня с восторгом, директор-женщина начала упрекать за то, что я так долго не приходил к ним. Оказывается «Волшебник Изумрудного Города» шел у них в очень интересном оформлении и пользовался большой любовью актеров и большим успехом у ребят. Прекратили его ставить по случаю войны, но куклы и декорации хранятся. Обещали мне заплатить авторский гонорар; узнал, что они переводили на мое имя автор. отчисления, а я их не получил. Договорились на том, что я должен написать им оборонную пьесу на местном материале и что вообще я буду для них работать. [Вычеркнуто слово – м.б. «Оказывается»] Итак, моя известность больше, чем я предполагал. Оттуда я прошел в УОАП [Управление по охране авторских прав]; там были отчисления на мое имя и переведены в Москву; подал заявление о переводе моего счета и денег сюда. Был в Радиокомитете, представил план работы; Попова просит еще сделать очерк о ребятах, собирающих деньги на постройку танка – о живых, конкретных детях определенной школы. Видел Сандлера; говорил с ним о том, чтобы совместно сделать хорошую оперетту; но он заявил, что она сейчас не будет иметь хода и потому решили воздержаться. Договорились с ним о том, чтобы написать литерат. передачу в фонд покупки теплых вещей для Кр. Армии. Написал открытки Николаю и Вере Барсуковым. Кончил переписку дневника из записной книжки: большая работа, около 70 страниц. [приписка внизу страницы: Начал писать рассказ «Фуфайка».] 17 [и 18 января 1942 года]. Был у квартирной хозяйки Гузов – Серафимы Григорьевны, узнал о дороге в Талгар и адрес ее племянницы, через которую можно связаться с другими родственниками, имеющими продукты. Вышел я в 1230 дня с рюкзаком за спиной, в валенках и кенгуровой своей шубе. Дошел до Талгарского шоссе и тут сделал крупную глупость: вместо того, чтобы дожидаться машины, договорился с колхозником о том, что он довезет меня до Талгара за 10рублей. Вот это была поездочка: ехали со скоростью 3–4км. в час, дорогой несколько раз распрягалась лошадь, потом лопнул гнилой гуж и его чинили, я все руки отмотал, погоняя прутом ленивую лошадь, привязанную к передней телеге, а парень-подводчик ругал меня за то, что плохо погоняю. До Талгара (23 км.) доехали, когда [было] уже больше 6 часов и стемнело. Нашел амбулаторию – все закрыто. Пошел по улицам и путем постепенных расспросов нашел квартиру Лели Молодовой, но она оказалась в городе (у нее отпуск). Договорился с ее домработницей, тетей Дуней, и остался ночевать, а ночью вернулась Леля (я в это время уже спал). Утром пошли с ней на рынок: еще мяса нет, а уж колоссальная очередь, не меньше, чем в Алма-Ата. Говорят, это после введения таксы, что случилось на-днях. Пошел к Нине Иосиф. Хóдасовой, племяннице Сераф. Григорьевны. Это учительница Талгар. школы, живет она одна. Познакомились, она дала мне в провожатые дочь Зою, которая повела меня за 3 км., к дедушке Ходасову (свекор Нины Иос.) Дорогой встретили Анну Мих., дочь дедушки Ходасова и тетку Зои. Познакомился, завел речь о продуктах, она согласилась продать мне кило масла из своего запаса (по 65р. кг.). Сама она вернуться не захотела – далеко. Пришли к Ходасовым, дедушки не было дома, бабушка Татьяна Степановна наложила мне бидончик масла (килограмма полтора), с тем, чтобы потом свесить. Больше она мне ничего не захотела продавать: дедушка не велел! Пошли обратно; на полдороге Зоя мне заявила, указывая на старика в очереди около ларька с пивом и яблочн. вином: – А вон дедушка! – Здравствуйте, Михаил Федорович! – подошел я к нему. Старик изумился, потом дело выяснилось. Он узнал, зачем я в Талгаре, узнал, что меня прислала Н. Иос. – Я вам уступлю сальца килограмма два! Коротко: у ларька выпили по кружке вина для первого знакомства и пошли назад, а у него еще выпили, подружились и он приказал старухе принести два кило хорошего сала. Я просил оставлять продукты для меня, а сам обещал привезти им керосину, спичек, мыла. В общем завязалось хорошее знакомство. Старик очень симпатичный, рассказывал очень много о своей жизни; он хороший плотник, кожевник, сапожник, рыболов. Много он рассказывал о том голоде, который был в Казахстане в 1931 году. Пришел я от него часов в 5, искать способов ехать в город было уже поздно. Переночевал еще раз у Лели. 19 [января 1942 года]. Леля устроила меня на военную машину и я доехал до города очень хорошо. Пообедал и дочитывал Бальзака: «Жизнь холостяка». Какие типы! Вечером был у Сераф. Григ. и познакомился с Андреем Михайловичем, мужем ее второй племянницы, Валент. Иосифовны. Очень славный молод. человек, работает в Управл. Госуд. Заповедников. Сговорились с ним в субботу вместе отправиться в Талгар. Он рассказывал много интересного о здешней рыбалке; строим планы весной как следует порыбачить. 20 [января 1942 года]. Ночью проснулся около пяти часов. С час лежал без сна и придумал сюжет кукольной пьесы «Заколдованный меч». Утром написал и перепечатал план этой пьесы; перепечатал текст выступления по радио после 5-ой пьесы цикла «Тыл и фронт». Получил открытку от А.И. Орлова, который, оказывается, живет в Москве и никуда не уезжал. «Где Сталин, там не может быть опасности!» – так пишет А.И. в своем письме. Я написал ему ответную открытку. После обеда отправился по делам. Был в Кукольном театре. Моя заявка понравилась завед. худож. частью и директору. Но договора они заключить не могут, пока нет пьесы; мало того: здешний репертком может разрешить только одноактные пьесы; а если два или три акта – надо посылать пьесы в Томск, а это очень канительное дело. Может быть придется написать лучше парочку одноактных пьес? У них в театре есть раз'ездные труппы, которые ездят по колхозам с пьесами. Верони́ка Николаевна – худ. руков. театра рассказывала мне о постановке «Волшебника»; оказывается, они решили, что действие сказки разворачивается в стране древних ацтеков или майев. Сообразно с этим, они и оформили пьесу, при чем познакомились с литературой о стране майев. На мысль о майях их натолкнули строки повести: «Страна Гудвина отделена от всего остального мира великой пустыней»; поэтому они поместили ее на Мексиканском плоскогорьи. От Верон. Ник. я узнал, что С.Я. Маршак уезжает в Москву 23 января. Счастливого пути! Из Кук. театра пошел в Радиокомитет, там встретил самого Маршака; он подтвердил слухи о своем от'езде, но сказал, что уезжает только на 2 месяца; едет он с Кукрыниксами. Просил звонить ему перед его от'ездом: зачем – не знаю. Я получил деньги за две последние передачи – 640 руб.; написал вступление к последней передаче, передал текст послесловия. Дальше направился к В.И. Шумилову; посидели, поговорили, взял парочку учебников по в/матем. для Вивы. Последний мой «визит» был к Гершфельду. Д.Г. предлагает написать совместно балет; я никогда такими вещами не занимался, но дал принципиальное согласие. Говорили также о написании оперетты; но все это при условии, если он бросит заведыв. учебной частью. Герш. сообщил мне, что «Две войны» скоро будут исполняться капеллой в Доме Красной Армии; идет песня очень хорошо, пользуется у бойцов большой популярностью и, вероятно, пойдет в массы. От него же узнал, что здесь работает заместителем военкома Фрунзенского района Валерий Плотников – сын Галюськиной подруги детства – Надежды Плотниковой (до замуж. Братман). Интересно с ним познакомиться. Его отец – мой земляк – был хорошим музыкантом в Устькаменогорске. Д.Г. обещал достать у себя в буфете кое-что из продуктов. (Кстати: днем Фанни Солом. Гуз вызывала меня к своей кварт. хозяйке, Серафиме Григ., которая познакомила меня с казашкой из Чилика – 120 км. от Алма-Ата. Эта казашка предлагала мне ехать за продуктами в Чилик; я пока воздержался – очень далеко!) По возвращении домой нашел письмо от Паши, куда вложено письмо от Евгения из Астрахани; очень интересно – быстро один за другим отыскиваются родные и знакомые. Вся семья Евгения в Астрахани. Сегодня многое узнал о ценах на продукты во многих городах: в Томске, Барнауле, Ташкенте, Астрахани, Москве. Везде они значительно выше, чем в Алма-Ата, по отдельным видам питания иногда выше в 2–3 раза. Мы считаем, что здесь все дорого, а, оказывается, мы еще живем в каком-то райском оазисе! Возвратившись от Гершфельда ничего уже не делал. 21 [января 1942 года]. Никуда не ходил, но день прошел бесполезно – ничего не сделал. Вечером оформил два экз. «Витаминова», слушал по радио Москву. 22 [января 1942 года]. Утром окончил рассказ «Фуфайка». Был в Кукольном театре, дал для прочтения радиопьесы из цикла «Тыл и фронт» и «Проф. Витаминов». Заходил в Радиокомитет. Много времени потратил на поездку в Музык. училище, к Гершфельду, но бесполезно: никаких продуктов получить не удалось. Ночью сделал статью «Математика в военном деле»; частью написал заново, а частью использовал материал статьи «Математика и техника», которую писал для журнала «Смена» и которая была напечатана под заглавием «Оружие формул». Получено пять бандеролей от Паши с учебниками для Вивы и в одной из них письмо от Людмилы [сестра Волкова]. Вот еще один найденный член семьи! Она, оказывается, преспокойно живет все время в Армавире. 23 [января 1942 года]. Почти весь день печатал «Матем. в военном деле». Вышло 19 с лишним страниц. Никуда не ходил. 24 [января 1942 года]. Был в Радио-Комит., сдал «Мат. в воен. деле» Попова нашла, что статья слишком велика. Собирался ехать в Талгар, но не поехал: нужно готовить Виву к зачету по марксизму-ленинизму. Вечером занимался с ним. 25 [января 1942 года] (воскр.) Весь день прозанимался с Вивой марксизмом. 26 [января 1942 года]. Вива зачет сдал. Я ничего не делал, читал «Невольные путешествия». Надо начинать занятия с Вивой по в/математике. 27–29 [января 1942 года]. Все дни только занимался с Вивой и Лапшонковым, его товарищем, по в/математике. В свободное время читал «Невольные путешествия». [Вероятно имеется в виду Иван Дмитриевич Лапшонков, участник альпинистских мероприятий МАИ: https://static.turclubmai.ru/papers/4/spisok_4.html ] 27 должна была состояться моя радиопередача, но ее отменили, т.к. заболела редактор Попова. 30 [января 1942 года]. Передавалась пятая пьеса из моего цикла «Начало разгрома». Она была накануне ночью записана на пленке, т.к. артисты не могли играть в час, назначенный для передачи. Благодаря этому, не было музыки. Передача звучала чисто, но мне мешали слушать, т.к. я был в кабинете дежурного и там все время разговаривали. После передачи я выступал перед микрофоном, говорил о своих планах насчет второго цикла. Часов в 6 приехала Леля Молодова. Я ходил к Гершфельду, сидел у него часа 2½. Узнал, что едет их агент для закупки продовольствия куда-то далеко. Я договорился о том, что дам Гершфельду 500р. на закупку продуктов – 300р. за меня, 200 ему (заимообр.) 31 [января 1942 года]. Рано утром сходил к Гершф. и отдал 500р., а потом собрался с Лелей в Талгар, но неудачно. Проторчали в конторе одного учреждения несколько часов, и уехать не удалось. Вечером занимался с Вивой в/мат., как и предыдущие дни. На улице сильный мороз до 25°.
Чарли Блек: Февраль 1 [февраля 1942 года]. Сильный мороз – 25°. А за три-четыре дня до этого была прямо летняя погода, текли ручьи, припекало. Занятия с Вивой. Вива, исправляя утюг, пережег электричество (предохранитель на столбе), вечер занимались при дрянной керосиновой лампе. 2 [февраля 1942 года]. Опять занятия. Днем просидел у Гершфельда в школе часа три – хотел получить буханку хлеба, но неудачно – он ушел в военкомат и так и не вернулся. Вечером опять занятия с Вивой. 3 [февраля 1942 года]. Опять ездил к Гершфельду, буханку хлеба получил, узнал, что Касымов поехал за продуктами только накануне. Вечером – большая неприятность. Виву перед экзаменом проверил по всему курсу, убедился, что он все знает – и он сдал на посредственно! Попал к незнакомой преподавательнице, не понял условия задачи, напутал, не сумел об'ясниться, постоять за себя и вот результаты... Лапшонков, который знал материал куда хуже его – получил хор. Вива испортил себе все отметки на будущее. 4 [февраля 1942 года]. Весь день плохое настроение, ничего не делал, читал Писемского. 5 [февраля 1942 года]. Ни дела, ни работы. Очень расстроен. Вечером составил план рассказа «Староста». Работается плохо, без настроения. 6 [февраля 1942 года]. Все то же... Вечером немного пописал, написал около трех страниц рассказа «Староста». Что-то не клеится. Читаю Чехова, Писемского. 7 [февраля 1942 года]. Вива сдавал металлургию, конечно, получил хор. только потому, что по математике стоит пос. Теперь так и пойдет. Я ходил в Ин-т, добивался права пересдачи – не разрешили. Весь день болела голова. Купили мешок картошки по безумно дорогой цене (100р. денег, 8 пачек чаю по 25гр, кусок мыла, 3 кор. спичек) – новый повод для расстройства, тем более, что часть картошки оказалась мороженой. Не умеем мы покупать... Ходили в баню. Вечером был Ал-др Устименко, немного поиграли в преферанс. 8 [февраля 1942 года] (воскр.) Немного занимался с Вивой по физике. Ходил к Гершфельду, не застал дома. Заходил к Плотникову, узнал, что Виве надо являться в Военкомат. Адика посылал в общежитие за учебником физики Михельсона для Вивы и он принес известие о том, что умер преподаватель Гаврилов, очевидно, секретарь парткома (бывший), о котором я упоминал в 3-ей книге дневника, стр. 165 [речь о записи от 18 ноября 1941 года] и раньше – 122 [речь о записи от 16 октября 1941 года]. Гаврилов здесь, в Алма-Ата, был настроен против меня очень враждебно – не нравилось, как я обрисовал поведение его и Величко (стр. 169 [на самом деле, стр. 170, речь о записи от 20 ноября 1941 года].) Ночью написал несколько страниц «Старосты», хотя болела голова. Рассказ закончил. Все еще стоят морозы – надоели... Настроение паршивое, хочется в Москву, а на фронтах затишье, вот уже несколько дней не об'явлено о взятии хотя бы одного города, мало того, проклятые фашисты опять взяли Феодосию.1) 1) Под Москвой почти каждый день сбивают то 7, до 9 самолетов. Значит, каждую ночь бывают тревоги. Жутко там все-таки. Давно уж нет ни от кого из Москвы писем. С нетерпением жду тепла. 9 [февраля 1942 года]. Проснулся с головной болью. Ходил в МАИ, хотел добиться, чтобы Виве разрешили пересдать математику, но не удалось, у них на этот счет строго. Немного занимался с Вивой по физике, а больше всего читал. [...] 10 [февраля 1942 года]. [...] провалялся с книгой ([...] зашел в книжный магазин и купил французский роман Эрнста Додэ «Robert Darnetal».) Немного занимался с Вивой по физике. 11 [февраля 1942 года]. Опять физика. Гонял Виву по всем отделам, за весь день потратил с ним много времени. Ездил к Гершфельду, узнал, что Касымов еще не вернулся; достал кило два хлеба. Вечером сделал огромный тур по городу, побывал в двух аптеках [...] 12 [февраля 1942 года]. Поехал в Ин-т, свез физику, которую брали для Вивы у студента Попова. У Синельниковых, которые живут вместе с Поповыми, встретил Губкину; она сообщила, что Серг. Ив. получил от зам. прокурора Ср. Азии раз'яснение, что по эвакуации полагается выплата еще за месяц и на членов семьи. Если так, то я получу еще около тысячи рублей. Узнал, что умер действительно Гаврилов – секретарь парткома (сердечный припадок). Зашел в здание Ин-та, там видел Шумилова, Губкина, Величко и ряд других сослуживцев (бывших!) Галюська утром говорила о том, что мне надо защищать диссертацию. По здравом размышлении я с этим согласился и зашел к Суханову, просил его оказать содействие (написать бумажку в ун-т). Он обещал. [...] зашел к Полине Борис. Гершфельд, узнал, что Касымов еще не вернулся. [...] Заходил к Шкловскому в Дом Советов – опять неудачно, не застал. [...] Вечером часа три сидели у Гузов, а потом я перепечатал 4 страницы «Старосты». Гузы сообщили просьбу Гершфельда написать песню к дню Кр. Армии, он напишет музыку. 13 [февраля 1942 года]. Утром допечатал «Старосту», потом пошел с Вивой во Фрунзенский военкомат: он должен приписаться к призывному участку. Плотников устроил так, что его пропустили без очереди, затем надо было ехать на врачебный осмотр, в крепость. – Вива, поедешь один? – спросил я. – Нет уж, папа, лучше поедем со мной.... – был ответ. Я прекрасно знал, что он один ничего там не найдет, поехал с ним. Там кое-как разыскали комиссию, ему пришлось раздеваться до трусов в холодном помещении и ходить по кабинетам. Очень долго ждали глазного врача, наконец, снова поехали в военкомат и там Вива получил приписное свидетельство (признали его годным по II категор., вес его всего 47кгр. 600гр., рост 163см., об'ем груди 82см.; назначение – военно инженерные войска Возд. Флота). Вернулись домой около 6часов; Гал. уже била тревогу: она решила, что Виву за несвоевременную явку посадили на гауптвахту! По дороге в военкомат я заходил в Радиокомитет и узнал, что сегодня передавался мой рассказ «Фуфайка», а я не слушал, т.к. в это время перепечатывал «Старосту». Вечером ходил к Гершфельду – неудачно, не застал его дома, просидел часа полтора, вернулся домой. Хотел писать стихи к дню Кр. Армии, но очень захотел спать. 14 [февраля 1942 года]. Был в Радиоком., сдал «Старосту». Ходил с Поповой в студию, там она дала мне кучу детских песенок и просила составить передачу для маленьких (что-то вроде «поппури») Оттуда прошел в драм. театр., там видел Сандлера1), хотел получить пару контрамарок, но не удалось, не было. У них все время аншлаги, билеты расходятся здорово. 1) Его адрес: Талгарская, 6. Из драмтеатра проехал к Гершфельду. Получил с кило или 1½ хлеба, дал 200р. на коллект. закупку свиньи или телки.2) 2) Касымов все еще не вернулся! А Гершф. предлагал мне ехать с ним. Гершфельд очень просил написать песню о Кр. Армии и перевести одну с молдавского («Посылка Сталину»), Гуз сделал ее подстрочный перевод. Он мне сказал, что какой-то композитор взял у него текст песни «Две войны» – хочет тоже писать музыку. Это интересно, значит песня нравится. Один музыкант, котор. сидел у Г., сказал, что «Баллада» произведет потрясающее впечатление. «Баллада» и другие вещи, по словам Г., будут исполняться 22 февр., на вечере в честь годовщ. Кр. Армии, в оперном театре. Когда я вернулся домой, то узнал, что у Вивы температура почти 39°. Оказывается, он простудился во время медосмотра. Ночью я написал песню «Красная Армия». 15 [февраля 1942 года]. Снес Гершф. песню «Кр. Армия», она ему страшно понравилась. – Если выйдет хорошая музыка, я ее пошлю в Наркомат Обороны! – заявил он с энтузиазмом. Просил меня написать песню о партизанке Тане, замученной немцами. [Вероятно имеется в виду Зоя Космодемьянская. Первое время после её гибели она была известна в печати как Таня; настоящее имя выяснилось позже.] Вива все еще болеет, t° – 38 и выше. А 17-го ему надо сдавать начертательную геометрию. Ночью работал над переводом молдавской песни «Посылка Сталину». Гуз дал подстрочный перевод, никуда не годный, совершенно безграмотный. Но Гершфельд сказал три куплета украинского текста (стихотворного) – это мне несколько помогло. Работа шла с большим трудом, но в конце концов песню сделал и вышло очень недурно. Музыка к ней в печатном сборнике произведений Гершфельда, напечатанном в Молдавии. 16 [февраля 1942 года]. Заходил в Союз, был в Горсобесе, получил лотерейные билеты, потом поехал к Гершфельду. Песня, по обыкновению, очень понравилась. Он при мне импровизировал музыку на слова «Кр. Армия». Вечером я сел писать рассказ «Огонь под пеплом» – для радио. Ничего не было кроме заглавия, но сел за стол – явились действующие лица, они привели за собою сюжет и пошлó, пошлó... Работал с под'емом до 2 часов ночи, написал страниц 7 печатных. Началом очень доволен. 17 [февраля 1942 года]. Вива пошел сдавать начертательную геометрию и хотя знал много лучше Лапшонкова, получил «пос.», а тот «отлично»! Оценки обратно пропорциональные знаниям. Вот так всегда у Вивы получается. Конечно и я и он сам расстроились. Он опять слег с температурой. Ночью я докончил «Огонь под пеплом». Рассказ получился хороший. Получили от Паши открытку из Москвы. 18 [февраля 1942 года]. До обеда перепечатывал «Огонь под пеплом», потом свез в Радиокомитет, там получил 257р. за передачу «Начало разгрома». Ездил к Гершфельду, неудачно – не застал его в школе, посидел, подождал и поехал домой. Поздно вечером начал работать над рассказом «Глухой ночью». – составил план. 19 [февраля 1942 года]. День прошел бесполезно. 20 [февраля 1942 года]. Ходил пешком с А.Д. Устименко в горы километров за 12; думали купить там для коллектива телку, но не удалось, она уже была продана. Погода была прекрасная, я часа 3 сидел на улице, пока Устименко ревизовал в школе постановку военного дела.1) 1) Заезжал в Радиокомитет и узнал от Поповой о том, что рассказ «Староста», который д. был итти 21 февраля, снят по распор. ЦК, т.к. нуждается в коренной переработке. 21 [февраля 1942 года]. Вива кончил зимнюю сессию. По химии получил хор., в то время как Лапшонков – отлично. Вива разочарован, расстроен. Оценка совсем не по знаниям... 22 [февраля 1942 года]. Начал работать над передачей для маленьких – «Два друга». Был у Гершфельда. Говорят, вечером будет выступать Сталин. Просидел до 2-х часов ночи, ничего не дождался. Передавали концерт из здешнего оперного театра. Гершфельд меня уверил, что будут исполняться его вещи на мои слова. Оказалось – чепуха, ничего не исполняли. 23 [февраля 1942 года]. Нетерпеливое ожидание «Последних известий». Уже дней 10–12 у нас ходят слухи, что в этот день об'явят «сногсшибательные» известия о взятии ряда городов. И это оказалось уткой. Но был зачитан приказ Сталина, очень ободряющий. В нем говорится, что недалек тот день, когда все области СССР будут освобождены от немецких захватчиков. Закончил передачу «Два друга». 24 [февраля 1942 года]. В «Посл. извест.» сообщили о взятии Дорогобужа. Это действительно сногсшибательное известие. Выходит, наши войска у Смоленска, в 60км. не доходя до него. Но что между Малоярославцем и Дорогобужем – мы не знаем... Удачно получил в 52школе продовольственные карточки, избегнув колоссальной очереди (Гузы потом стояли четыре дня!), т.к. ходил справляться об успехах Адика и попутно попал в бюро до начала выдачи станд. справок. Ездил к Гершфельду, привез немного хлеба. Вечером читал. 25 [февраля 1942 года]. Опять прекрасные известия – окружена и частично истреблена 16 немец. армия в районе Старой Руссы. Наши войска работают здорово! Утром получил записку от Поповой с просьбой немедленно приехать. Оказалось – нужно сделать кой-какие исправления в рассказе «Староста». Никаких коренных переделок не потребовалось; дело свелось к исправлению нескольких фраз, что я и выполнил в полчаса. Ходили в баню (покупать билеты в номера отправился в полшестого утра). А поздним вечером, до 2-х часов работал над рассказом «Глухой ночью». Написал 6 страниц (размера для пиш. маш.) 26 [февраля 1942 года]. Опять записка от Поповой – еще надо исправление. Поехал и в 10 мин. написал несколько фраз – мотивировка, почему Антон Головатый стал вредителем. Рассказ передавался в 1225 дня; читал артист Валерский. Дослушать до конца не удалось – испортилась трансляция (минуты за 3–4 до конца!). Было очень обидно. Перепечатал «Два друга». Был Курочкин и сообщил о том, что Гершфельд получил вызов из Москвы. Я поехал к нему в школу, оказалось, что это действительно так. Он получил вызов от пред. СНК Молд. ССР Константинова. Сначала ему предлагают ехать в Коканд, а потом в Москву. Жаль, очень жаль... Я расстроился, и не из каких-либо «снабженческих» соображений, а потому что успел привязаться к нему. Долго сидел у него в школе, потом проводил его домой и немного посидел. Обменивались из'яснениями искренней дружбы. [Тихон Антонович Константинов (1898–1957), партийный деятель, глава правительства Молдавии в 1940–45 гг. https://ru.wikipedia.org/wiki/Константинов,_Тихон_Антонович ] Вечером ничего не делал. 27 [февраля 1942 года]. С утра работал над рассказом «Глухой ночью». Был у Гершфельда в школе. Узнал, что Касымов нагло нас обманул. Накупив продуктов на мои деньги, он теперь заявляет, что «достал» 5кг. мяса и 2кг. сала [неразборчивое слово, м.б. «скотского»] и в «возмещение за труды» требует с Гершфельда две плитки чая. Недурно! Здесь за плитку чая дают 10 кг. муки. Мошенник и нахал первой степени этот Касымов. Теперь хоть только деньги с него выручить... Был в ССП, получил пропуск в закрытую столовую научных работников. Завез в Рад-ком. передачу «Два друга». 28 [февраля 1942 года]. Окончил рассказ «Глухой ночью». Рассказ получился интересный. Был в Радиокомитете. Получил от редактора казахского дет. сектора «заказ»: написать рассказ, стимулирующий ребят к занятию сельским хозяйством. Обещал сделать через недельку, они его переведут на казах. язык. Опять был у Гершфельда. С Касымова он ничего не получил – ни денег, ни товару. Сегодня пришло письмо от Миши из Анджала. Таким образом мои все братья и сестры нашлись. ← ооОоо →
Чарли Блек: Март. 1 [марта 1942 года]. Утром пошел в столовую, с'ел порцию манной каши на водичке, оттуда отправился к Сандлеру. С ним пошел в театр, просмотрел новую пьесу Ставского «Война». Много треску и выстрелов, громких газетных фраз, но нет глубины. Отдал Сандлеру песни: «Кр. Армия», «Песня матери» и пьесу «Буря». Песни ему понравились, хочет сделать музыку, а пьесу обещал прочитать вместе с худ. руковод. театра. Снова был у Гершфельда, там встретился с Гузами. И Гершфельд и Гуз усиленно уговаривали меня после войны поселиться в Кишиневе. Гершфельд обещал устроить меня завед. литерат. частью филармонии и в консерватории, а Гуз «предложил» место директора Госуд. Молдавской Библиотеки (!) Смех... Я, конечно, на все согласился, при условии, что мне будет предоставлена хорошая квартира. Распределение портфелей! 2 [марта 1942 года]. Начал перепечатывать «Глухой ночью», сделал 10стр. на машинке. Был в Радиокомитете. Мою музык. передачу «Два друга» забраковали, но я об этом не жалею – мало она мне нравилась, совершенно бессюжетная вещь. Больше таких передач писать не буду. Договорился о чтении (на завтра») «Войны и математики». Времени мне дано 33 минуты. Я утром читал – вышло 35 мин. Придется немного подсократить. Кстати, сегодня приятная новость: Паша прислала из Москвы сказки для малышей, которые я просил: «Лис», «Марсик», «Трактирщик и барон». Она не все нашла в перепечатанном виде и частично прислала черновики, хорошо и это! Я предложил Поповой и она с радостью за них ухватилась. – Давайте, давайте, мы будем передавать, у нас нет ничего для маленьких. Попова сообщила мне, что в Ташкенте нет материала для детского сектора, сообщила фамилию редактора и предложила мне послать туда мои вещи. Я обязательно это сделаю, но сначала спишусь. Вечером пошел провожать Гершфельда, который должен был уезжать сегодня, но оказалось, что он отложил свой от'езд на два дня. Весь вечер пропал. Гершф. говорит, что он все-таки получит с Касымова продукты, которые тот будто-бы обещает привезти к нему на квартиру. Вечером написал черновики писем в Ташкентский радиокомитет и в Детиздат (туда я думаю направить сборник оборонных рассказов). 3 [марта 1942 года]. Утром перепечатал письма; перед тем, как пойти в студию, сдал их. Выступление мое с очерком «Математика в военном деле» прошло удачно. Говорят, что я читал хорошо. Я не волновался, чувствовал себя уверенно, следил за часами и уложил передачу в намеченное время, кое-что выбросив. Вечером опять был у Гершфельда, он мне написал (хотя я его совершенно об этом не просил) очень лестный отзыв о моем переводе молдавской песни «Посылка Сталину». Свою рецензию он дал, как председатель Союза Совет. Композиторов Молдавии. Сегодня получили два письма. Одно от Анатолия – он очутился в Троицке, работает в Авиашколе. Другое от Паши с печальным известием о смерти бабушки – Елизаветы Дмитриевны Губиной. Она умерла от сужения пищевода на 87-м году отроду. Больше двадцати лет была слепой. 4 [марта 1942 года]. Пошел утром провожать Гершфельда, но не проводил, т.к. у него сорвалось дело с билетом. Распрощался и ушел. Получил письмо от Губиных с подробностями о смерти бабушки. Костя служит в МПВО 5 [марта 1942 года]. Кончил перепечатывать «Глухой ночью». Перечитывал сказки, присланные Пашей. [сноска внизу страницы: «4 и 5 марта написал и перепечатал рассказ «Мурат-тракторист» (для казахского сектора»).] 6 [марта 1942 года]. Был в Радиокомитете, отдал «Глухой ночью» и «Мурат-тракторист». Оказывается, «Огонь над пеплом», который должны были передавать 5-го, задержан, т.к. у ЦК есть какие-то замечания. Был у Гершфельдов, Д.Г. уехал. 7 [марта 1942 года]. Утром отправился в Талгар. Посчастливилось сразу же сесть на машину, доехал прямо до Ходасовых. Купил у них 1½кгр. сливочного масла1) и старик дал мне кусок свиного сала – грамм 800, за который пока ничего не взял. 1) По 100р. кг., а вообще в Талгаре 120р. кг. – Расчитаемся потом! Ведь не в последний раз видимся. Сала у меня нет, это я только для вас, для такого милого человека! Мы с ним выпили, т.к. я принес ½ бутылки водки. Вечер провел у Лели Молодовой, у нее же переночевал. 8 [марта 1942 года]. Утром ходил по талгарскому рынку три часа и только купил на 10р. маку (3р. стакан). А потом напился чаю и двинулся в город пешком. Шел очень хорошо, быстро, обгоняя всех пешеходов, телеги, запряженные осликами, быками и лошадями. Дорогой нагнал одного еврея, эвакуир. из Слуцка (Минск. области), который работает в колхозе, 10 км. за Талгаром. До города шли вместе. Очень было трудно итти по булыжной мостовой, [неразборчивое слово, м.б. «вывертел»] себе ноги. Очень трудными и длинными показались последние километры пути – по городу. Зато с каким наслаждением снял с себя все и растянулся на постели с книжкой в руках. Сливочное масло произвело фурор – мы его не видели с тех пор, как приехали в Алма-Ата. 9 [марта 1942 года]. Отдых, ничегонеделанье. Целый день валялся, спал, читал. Начал читать «Le vingtième siecle» – Robida. Много раз я ее начинал читать, но бросал. Теперь дочитаю до конца. [Альбер Робида (1848–1926), французский писатель. Википедия называет его предтечей стимпанка, сравнивает с Жюлем Верном и утверждает, что он предсказал появление небоскрёбов, танков, авиации, видеотелефонов, дистанционного обучения и покупок, телевидения, домофонов, реалити-шоу, химического оружия, противогаза, техногенных катастроф и др. Роман «XX век» издан в 1883 году.] 10 [марта 1942 года]. Ходил в Радиокомитет. «Огонь под пеплом» все еще в ЦК, там его читают, он нравится, просили передать мне, что материал хороший. «Мурат-тракторист» забракован: скучно и надумано; нет интриги, фигура Мурата не увлекает. Это все верно, рассказ писался без увлечения.*) *) Начал работу над «Патриотами». Был у Сандлера, он находит пьесу интересной и считает, что ее надо переделать так, чтобы она отразила войну. 11 [марта 1942 года]. Перепечатал сказки: «Лис Патрикеевич», «Китайский гусь». 12 [марта 1942 года]. Утром перепечатал «Трактирщик и барон». Затем получил письмо от Паши, которое меня очень взволновало: там была записка от Абрамова! Он приглашает к себе для переговоров о том, чтобы оживить «Бойцы-невидимки»... Полетел бы я в Москву, если б можно! А рукописи у меня нет... Написал два письма: одно Паше, с поручением выкопать рукопись и передать Абрамову, а другое Абрамову с просьбой перепечатать ее и прислать мне, или же обработать самому. Не знаю, что из этого выйдет. Мне было и грустно и радостно – грустно, потому что я зря угробил книгу в Москве,1) а радостно, потому что жизнь налаживается и о моей книге вспомнили. [позднейшая сноска другой ручкой: 1) Оставил в сундуке, закопанном под дачей. Под пол забрались, сундук выкопали, всё, что в нем было, унесли.] Пока я писал письма и не слушал радио, которое говорило тихо, прибежал с рынка Вива: – Папа! Твой рассказ передают! Оказалось, что это читали «Огонь под пеплом». Я пропустил почти половину, а вторую половину мы с Гал. прослушали: читал заслуженный артист Мизецкий, очень хорошо. Письма послал, послал Паше 200р. на расходы и на уплату за дачу. Подписался на «Правду» и «Литературу и общество». Жизнь налаживается все устойчивее и прочнее. Был в Радиокомитете. Оказывается, «Огонь под пеплом» из ЦК вернули без единого замечания. Зачем же они его задерживали? Попова просит написать цикл математических передач. Обещал сделать. Был у Гершфельда [добавленное постфактум «а» лишнее, т.к. сам Гершфельд уже уехал, и в первоначальном варианте подразумевалась его жена], потом долго сидел у В.И. Шумилова, а вечером ко мне пришел А.Д. Устименко. Немного выпили. 13 [марта 1942 года]. Весь день болит голова. Купил 5 кг. свинины по 42р. с воза, который почему-то остановился у наших ворот. Развешивали у нас в сенях. 14 [марта 1942 года]. Был у Шкловского и Сандлера. Шкловский оказал мне замечательно «любезный» прием. Он даже не соизволил узнать меня и только потом, когда услышал мою фамилию («Ах, вы Волков «Чудесного шара» и «Волшебника»?), изменил тон. – У вас есть тема для сценария? Приходите ко мне в сценарную студию в 1час дня. У Сандлера взял пьесу, говорили о плане, в каком ее надо изменить. Ему и его жене очень нравятся типы, сценическая живость пьесы. Отнес Шкловскому «Огонь под пеплом». Бегло пробежал первую страницу: – Не нравится! (Резким, ворчливым тоном) Потом все-таки просмотрел остальное. – Оставьте. Я переговорю с товарищами. Я ушел с душевной раной; еще хотел поговорить с ним, как с товарищем, о своих обстоятельствах. Хорош товарищ! Так ведут себя «лучшие люди», «избранники», цвет страны! Да, долго еще нам до социализма с такими замашками и таким поведением... 15 [марта 1942 года]. Ничего не делал – сильна реакция от встречи с Шкловским. 16 [марта 1942 года]. Продумывал пьесу, придумал новый план. Новое заглавие (тоже условное) «Остров Н». 17 [марта 1942 года]. Написал рассказ «Патриоты». 18 [марта 1942 года] Перепечатал «Патриоты». 19 [марта 1942 года]. Снес «Патриоты» в Радиокомитет. Начал работать над «Островом Н». Пересмотрел 1 и 2 действия, сделал целый ряд поправок и значительных сокращений. 20 [марта 1942 года]. Написал 1 и 2 картины III действия (около 10 стр. на пиш. машинке выйдет). 21 [марта 1942 года]. Снес в Радиокомитет «Алт. Робинзоны». Взял из ССП несколько биографий ученых, т.к. Попова просила сделать несколько научно-популярных передач.1) Получил гонорар за «Матем. в военном деле» (360р.). А цены на рынке растут прямо ужасающим образом. Масло доходит до 200руб,. мясо 50–60р., сахар 40–50р., даже семечки 30р. кило. Совершенно безудержная спекуляция – колхозники обдирают горожан... 1) В Литфонде мне отказали в выдаче пособия по эвакуации, т.к. они дают только в случае крайней нужды. Некто Варшавский завербовал меня для выступлений в госпиталях. Был у Гершфельд, получена от него телеграмма уже из Челкара – едет в Москву. Вечером написал 3 карт. III действия «Острова Н» (10 стр.) 22 [марта 1942 года] (воскр.) Исполнилось девять месяцев войны. Уже девять месяцев... Сколько страданий и смертей, какое неисчислимое количество уничтоженных материальных ценностей... Да – накануне видел обществоведа Левина из Минцветмета. От него узнал интересные новости: здесь создается Ученый Совет об'единенных Казахского и Московского Ин-тов, т. обр. ликвидация Минцветмета «ликвидирована» и его об'единение считается временным. В Москве на него отпущено два миллиона, будет набор и, вероятно, его к осени вернут в Москву. Левин также говорил о переводе МАИ в Москву, как о решенном факте. 23 [марта 1942 года]. Написал 2 картину IV действия (1 картину написал накануне, ночью 22-го). Дальше что-то не клеится, намеченная развязка кажется очень слабой, интерес снижается. Да и вообще, в написанных картинах надо много переделать. 24 [марта 1942 года]. Начал перепечатывать «Остров Н» – первые действия, которые не потребуют большой переделки. Напечатал 16 страниц. Донимает невралгия – ноют разные части тела – поочередно; это уже не первый день. Выпил по совету Гал. пирамидона, стало легче, спал хорошо. 25 [марта 1942 года]. Напечатал 8 страниц; самочувствие неважное; проснулся с сильной головной болью; домашний врач, Галюська, заставила есть чеснок. Стало лучше, хотя небольшая боль осталась на весь день. Сегодня передавали по радио мой рассказ «Глухой ночью». Я начало пропустил, т.к. ходил получать продкарточки. Читал тот же Мизецкий, очень хорошо. 26–29 [марта 1942 года]. Болел. Очевидно, грипп. [Неразборчивое слово, м.б. «Летучая»] ломота в теле, очень неприятная. Сначала грелки помогали, потом перестали. 30 [марта 1942 года]. Написал очерк «Николай Коперник» для радио. 31 [марта 1942 года]. Перепечатал половину очерка. Болела голова; что-то она у меня болит теперь очень часто.
саль: Всё стихи, песни... А ведь произведения Волкова в форме собрания сочинений кажется ни разу не выходили?
саль: Вот ведь, была уверенность, что война уже к концу идёт.
Donald: Волшебная страна потомков майя в Мексике - это неожиданно. Волков в будущем это не использовал, видимо, имел другое видение
Sabretooth: Donald пишет: Волшебная страна потомков майя в Мексике - это неожиданно. Волков в будущем это не использовал, видимо, имел другое видение Возможно, что использовал, когда назвал создателя ВС Гурриканом. Скорее всего, в основе слова "Гулливер" и "великан", но бог ветра майя Хуракан тоже мог оказать влияние, как уже не раз Железный дровосек писал.
Donald: Sabretooth пишет: бог ветра майя Хуракан тоже мог оказать влияние Помню эту теорию. Вопрос в том, что знал ли Волков про такого бога. Увидим дневники времён СПК - попробуем разобраться.
Чарли Блек: саль пишет: Всё стихи, песни... А ведь произведения Волкова в форме собрания сочинений кажется ни разу не выходили? Полного собрания сочинений не печаталось, насколько мне известно. А выборочных мне встречалось два, оба вышедшие около 2010 года: одно в 2-х или 3-х томах, другое - толстенный однотомный кирпич в тысячу страниц. Оба включали сказки о ВС и другие крупные произведения Волкова, но точно, что без пьес, стихов, песен, очерков и т.д. саль пишет: Вот ведь, была уверенность, что война уже к концу идёт. Что ж, вполне закономерная человеческая реакция: успех битвы за Москву вселил надежду на решительный перелом хода войны, который естественно сразу стал казаться необратимым: теперь будем только побеждать. Однако всё оказалось сложнее, и ситуация ещё долго колебалась туда-сюда. Впрочем, известия о фронтовых неудачах Волков в дневниках освещает довольно скупо, а вот победам, полоса которых пойдёт в 1943 году, уделяет много внимания. Оно и понятно, о радостях писать веселее.
Чарли Блек: Оцифровка за апрель – июнь 1942 года: [Для удобства чтения, фрагменты, относящиеся к ИГ, выделены фиолетовым цветом. Мои комментарии – синие в квадратных скобках.] * * * * * Апрель. 1 [апреля 1942 года]. Кончил перепечатывать «Коперника». После обеда и до 3-х часов ночи перечитывал «Педагогическую поэму» и вспоминал о своих встречах с Макаренко. Да, это действительно был человек, не то что Шкловские и им подобные... 2 [апреля 1942 года]. Опять болела голова. День прошел непродуктивно. 3 [апреля 1942 года]. Был в Радиокомитете, сдал «Коперника». Послал письма Анатолию (просил о высылке бумаги) и Гершфельду. Получил письмо от Молодовых и Паши. Молодовы собираются ехать в Устькаменогорск через Алма-Ата. Каждый день (вот уже с месяц) занимаюсь с Адиком французским языком. Он делает большие успехи, прошли половину учебника 5-го класса. 4–5 [апреля 1942 года]. Ничего существенного. 6–7 [апреля 1942 года]. Перепечатал 1 и 2 картину 3-го действия «Острова Н», их можно использовать и в новом плане, который, правда, у меня еще не определился. Очень много времени у меня отнимает столовая, где приходится сидеть и утром и днем по 2–3 часа, чтобы получить кушанья и самое главное – хлеб. 8 [апреля 1942 года]. Написал международный обзор за март–начало апреля для радио. 9 [апреля 1942 года]. Перепечатал обзор. Очень долго пробыл в ресторане №1, куда нас теперь перевели, а это от нас далеко, приходится ездить на трамвае. Вечером ездил в госпиталь, выступал перед ранеными, читал им «Патриоты»; восприняли хорошо, понравилось. Вместе со мной выступал Л.Квитко. Мы с ним договорились написать вместе пьесу на оборонную тему. Кроме того, он предложил мне написать что-нибудь для еврейского антифашистского комитета в Куйбышеве. Собирать материал пойдем в тот же госпиталь. Если найдется что-нибудь ценное – напишу. [Лев (Лейб) Моисеевич Квитко (1890–1952), поэт, автор популярных стихов для детей на языке идиш. В 1949 году арестован по делу Еврейского Антифашистского Комитета и в 1952 году расстрелян. https://ru.wikipedia.org/wiki/Квитко,_Лев_Моисеевич ] 10 [апреля 1942 года]. Утром был свидетелем происшествия, характерного для нашей тревожной эпохи. Около трамвайной остановки, у Колхозного рынка, в зеленом мусорном ящике был найден мертвый человек. Когда я пришел на остановку, он еще был там (9 часов утра). Любопытные приподнимали крышку. Маленький мужичок с рыжей бородой, бледно-желтое лицо, скорченная фигура, лохмотья. Умер ли он от истощения (он страшно худой) или задохся в плотном ящике, куда, быть может, забрался в пьяном виде? Кто знает... А где-нибудь в дальнем краю друзья и родные «ждут милого гостя, ждут вести о нем...» О жизнь, жизнь! После завтрака в ресторане заходил в радиокомитет и отдал Поповой международный обзор. 11 [апреля 1942 года]. Наконец-то получил талоны на обед для семьи. Это выход из положения, которое начинает становиться затруднительным. Цены на рынке ужасающие: дикий безудержный грабеж. Привожу «на память потомству» некоторые цены. Молоко 15р. литр, яйца 50р. десяток, мясо 70р. кг., мука 30–50р. кг. (мы еще месяц тому назад покупали по 17–18р.), масло 200р. кг. и более, но его, собственно, даже и нет в продаже. Даже лук дошел до 14р. кг. (когда мы приехали, был 1–2р. кг.). Какая-то вакханалия... Вечером составил новый план 3 картины III действия «Острова Н». 12 [апреля 1942 года]. Был у Квитко, снес ему «Приключ. Давида», «Аслан Темиров – разведчик», «Начало разгрома» и две песни. Я прочитал подстрочный перевод его большого стихотворения о мальчике, который работал поваренком у немцев в штабе и передавал партизанам то, что там узнавал. Квитко очень понравилась моя «Песня немецких солдат». Он очень хвалил начало «Приключений Давида», диалог, типы. Договорились, что он прочитает мои материалы к завтрашнему дню, а я зайду. Пишу новым пером «Спар» (позолоченным), которое мне достал Адик интересным способом: получил от мальчика, которому дал за это почитать «Чудесный шар». Перо очень хорошее. 13 [апреля 1942 года]. Опять полдня провел в столовой; я теперь занимаюсь снабженческими функциями; вчера и сегодня получал обеды на дом и сам там питаюсь, в столовой; это большое подспорье. Хлеба я ухитряюсь получать по 600–800гр. в день и это позволяет нам питаться хлебом вдоволь. Времени уходит много, но что же поделаешь?.. Был у Квитко. Договорились взять за основу мои радиопьесы. Основной герой – Давид Лейзер; вводятся Хаим Лейзер и Юхим Погорелко, полковник Думмеркопф. Сюжет предложил я, Квитко одобрил. Дня через два я к нему приду с планом. Сейчас, когда я пишу (7 часов вечера) предупреждение о том, что в 8 часов будет какая-то важная передача. Интересно, что-то будет?.. Ждать еще час. Наверное, будет выступать кто-нибудь из вождей. Галюська уверяет, что будет об'явлено о войне с Турцией или Японией или Болгарией... 830 вечера. От сердца отлегло – оказывается, об'явили военный заем 1942 года. Интересно, что за полчаса до передачи я как раз высказал Галюське такое предположение и угадал! Об алма-атинской весне. Удивительно она паршивая. Вот уже несколько дней нет солнца, густые тучи, холод, дожди... Мозглая сырость, холодно. Никуда не годится здесь весна. Поздним вечером набросал краткий план пьесы, которую ориентировочно назвал «Давид Лейзер». 14 [апреля 1942 года]. Утром написал подробный план «Лейзера» – 4 действия, 9 картин. Столовая и получение обеда (очень неважного, надо сказать) отняли около 6 часов! Возмутительные порядки. 15 [апреля 1942 года]. День прошел в суете, ничего не сделано – все столовая. 16 [апреля 1942 года]. В два часа ночи нас разбудил стук в окно и голос: «Тетя Каля!» Оказывается, приехали Молодовы. Не спали до 6 утра – все разговоры. Они рассказывали о своих мытарствах в Сарат. области и в дороге. Приехали они голодные и нашему небольшому продовольственному запасу сразу пришел конец. После сна в течение 2–3 часов поехал в столовую. Узнал о приезде Гершфельда, пошел к нему – дома, все равно, работать нельзя – в комнате 9 человек!*) *) Оказалось, что 16-го передавали мой рассказ «Патриоты», но в этот день радио никто не слушал. А жаль... Гершфельду поручено организовать Молдавский ансамбль песни и пляски и он мне заказывает монтаж для него. 17 [апреля 1942 года]. Дома хаос и безалаберщина. Заходил к Квитко, работа над пьесой откладывается. Помогал Герш. перетаскивать вещи на новую квартиру – он получил комнату в гостинице «Дом Советов». 18–19 [апреля 1942 года; «–19» вписано постфактум]. Опять весь день столовая. С вечера поехал с Молодовыми на вокзал и там провел не ахти какую приятную ночь, почти не спал. Вернулся домой в 7 часов утра (Вива тоже ездил со мной и ночевал там). Но все это оказалось впустую – они не уехали и явились к нам после обеда, часа в 4. (это уже 19). Узнал из «Каз. правды» о смерти моего «друга» В.С. Планкина, с которым пришлось два раза разговаривать по поводу квартиры. Получил местное письмо от Миши, оказывается, он мобилизован и сейчас здесь, в Алма-Ата. Вечером (19) были с Гершфельдом на ансамбле красноарм. песни и пляски войск НКВД. Познакомился с руководителем ансамбля, заслуж. артистом КССР Бор. Александр. Орловым. [Возможно имеется в виду Борис Александрович Орлов (1905–1960), певец и хормейстер, Народный артист Казахской ССР (1944). https://kk.wikipedia.org/wiki/Борис_Александрович_Орлов ] 20 [апреля 1942 года]. Утром в 6 часов снова проводил Молодовых на вокзал (на этот раз на городской). Столовая опять отняла весь день. Разболелась голова.*) *) Послал Паше телеграмму с оплач. ответом, чтобы узнать, достала ли она рукопись «Бойцов-Невидимок». Вечером ходили с Гершф. к Орлову. Г. просил у него монтаж, который они исполняют, а взамен обещал дать им свои песни, написанные (за исключением одной вещи) на мои слова. Я читал Орлову ряд моих стихов, Герш. играл и пел. Орлов намерен большинство вещей использовать. Вернувшись лег спать – работать уже не мог. 21 [апреля 1942 года]. Был у Квитко. Пьеса все еще не движется. Он просил принести ему для прочтения мои книги. Опять получил письмо от Миши с указанием адреса. С Гершф. условился о написании договора на литмонтаж. 22 [апреля 1942 года]. Получены пропуска в закрыт. распределитель. Торжество! Гал. ходила туда и принесла 400 гр. сливочного масла! Был в Радиокомитете. Попова вернула мне «Алт. Роб.» и междун. обзор – не годится, т.к. слишком серьезен. Просила написать биографии, о которых мы договаривались раньше и два рассказа. Я дал заглавия: «Под игом» и «Заря свободы». Включили в план три передачи по «Царскому Токарю». Познакомился в столовой с композитором Купрейшвили, который давно еще взял у Герш. мою песню «Две войны», чтобы написать музыку.*) [Вероятно имеется в виду Павел Ражденович Купрейшвили (1912–?).] *) Утром в вестибюле «Дома Советов» был скандал. Пьяный лейтенант оскорбил меня и ударил Герш. по щеке, когда мы призывали его к порядку и укоряли за грубое обращение с вахтером. Ночью написал план и 3 страницы рассказа «Под игом» – из греческой жизни. 23 [апреля 1942 года]. Утром был в Союзе композиторов, пытался найти тариф на оплату песен и монтажей, но не удалось. Долго стояли в закр. распределителе, Галюська получила кило изюму. Еще новая очередь – этот распределитель! Ходил к Мише – встретились с ним после 16-летней разлуки. [Речь о младшем брате Волкова, Михаиле (1908–1942/43).] Изменились мы оба немало за это время – и конечно, не к лучшему. Поговорили о многом, сидя на фундаменте казармы, где он помещается. Потом я озяб (вечер был холодный) и распрощались. 24 [апреля 1942 года]. Достали тарифы, но очень низкие; Герш. попытается найти другие, более для меня выгодные. Заключили договор, пока без указания суммы; аванс – 1000р., которые он должен выслать мне из Коканда. Я попал в свидетели по делу о нанесении побоя Гершфельду. С Гершф. распрощался на время, он уезжает ночью в Коканд. Когда он здесь, то у меня на встречи с ним уходит огромное количество часов. На завтрак и обед я захожу за ним, всегда приходится его ждать. Ничего не поделаешь – дружба! Взял у него сборник молдавских песен. 25–26 [апреля 1942 года]. Все еще никак не могу взяться за работу. 25-го был на суде (с 3часов), обвиняемый лейтенант не явился под предлогом болезни, хотя через час его уже не нашли в гостинице, где он живет. Суд перенесся на 27-ое, его должны доставить под стражей. 26-го весь день прошел в уборке – белили в комнате, а я таскал туда-сюда вещи. 27 [апреля 1942 года]. Утром получил от Паши телеграмму. Она была на даче, там живут чужие люди, рукопись взять нельзя*) Я решил писать книгу заново и намерен сделать это быстро, к 1 июня. [сноска другой ручкой: 1) Прискорбные события. Рукописи пропали, исчезли экз-ры «Чудесного шара» и «Волшебника».] Полдня провел в очереди за хлебными карточками, но не получил – обычная канцелярская волокита. Оказ., надо получать в ССП, а я выстоял в очереди 5 часов. Послал телеграмму в Детиздат и Дороватовскому о том, что вышлю «Бойцы-Невидимки» 15 мая. Срок жесткий, надо выполнить. 28–30 [апреля 1942 года]. Работал над книгой. Май. 1–15 [мая 1942 года]. Никаких внешних событий, работа над книгой. Работа упорная, напряженная; настроение прекрасное, деловое, большой под'ем. Утром – Пушкинская библиотека, вечером – писанье. А иногда и весь день сидел в б-ке и там писал. Достал часть источников в других местах: у В.И. Попова в районной б-ке №3, в Доме Кр. Армии, в МАИ. Одну тему прорабатывал в университете. В общем, нашел все нужное, за ничтожными исключениями. В последний день случайно нашел написанный в Москве очерк о парашютизме, там есть материалы, которые я не мог достать. (цитаты) 9 мая была написана последняя статья; писание заняло 12 дней. 10-го сел за перепечатку, решил кончить 14-го, но не успел, т.к. книга сверх ожиданий вышла большая (151 стр.) 10-го напечатал 30 стр., 11-го – 20, а остальные дни по 25. Трудно было, спина трещала, но все-таки выдержал такие темпы. С роздыхами сидел за машинкой с раннего утра до позднего вечера... И вот теперь книга воскресла, как феникс, из пепла. Включил много новых материалов последнего года. Думаю, что она не хуже, чем в прежней редакции, но надо еще отредактировать. Завтра принимаюсь за это дело. 11-го уехал Михаил, их часть отправляют ближе к фронту.1) На-днях получил письмо от Гершфельда, пишет, что деньги вышлет и обещает работать над монтажем. [сноска другой ручкой: 1) Это была наша последняя встреча. Котел войны поглотил его бесследно...] 7-го мая передавали «Коперника», я, конечно, не слышал. Попова просит материалы, обещал дать ей ряд передач из «Бойцов-Невидимок». Примерно с 6 мая ниразу не был в ресторане – завтраки пропадали, а обед брали на дом. Ресторанные поездки отнимают слишком много времени. 16–20 [мая 1942 года]. Напряженная работа над книгой. Три дня корректирование, отчасти правка, и выполнение чертежей – кропотливая работа. Два дня ушло на правку слога; слог не потребовал особенно большой работы, но на некоторых страницах пришлось почистить. Закончил все это дело 20-го утром. 19-го вечером оформил рукописи, одну из них вшил в желтую обложку, точь в точь такую, какая была в Москве и сделал такую же надпись. Нашел письмо Дороватовского, где он пишет о том, что эта книга нужна. Что ж? Теперь у меня сердце спокойно. Вечером 19-го и утром 20-го вписал в рукопись темы для рисунков и указал те, которые можно взять из других книг. Это – последние штрихи... 20-го утром написал письмо, адресовав Наумовой, Дороватовскому и Абрамову. Потом отправился на почту, послал рукопись, письмо и телеграмму Детиздату. Лети, моя работа!.. Хотел бы, чтоб у тебя были крылья... Снес в Радиокомитет рукописи «Царского токаря» и «Бойцов-Невидимок». Из «Бойцов» можно сделать несколько передач. Обещал срочно дать рассказ. Вечером поработал над рассказом «Под игом», который пролежал около месяца. 21 [мая 1942 года]. Работал над рассказом «Под игом», закончил его. 22 [мая 1942 года]. Перепечатал «Под игом». Вышел большой рассказ, около печатного листа. По-моему, интересный. 23 [мая 1942 года]. Весь день провел в тоске, поджидая Виву, который ушел в крепость по делам призыва. Пришел он только в 7час. вечера и принес весть, что студентов МАИ уже начинают мобилизовать... Им сказали, что их м.б. заберут через месяц, а мож. быть и раньше. 24 [мая 1942 года]. Вива с Адиком ушли в горы, вернулись в 3 часа и вскоре начался дождь. Я с утра сидел, писал для радио очерк «Фарадей», почти закончил. Потом Гал., Вива и Адик отправились в кино, а я за обедом. Вечером правил «Под игом». 25 [мая 1942 года]. Перепечатал «Фарадея». Очерк мне нравится, живой и содержательный, хорошо дана характеристика Фарадея. В 2 часа поехал за обедом, вернулся в 7. Хороши порядочки! Больше двух часов простоял в очереди под проливным дождем (хорошо, что ещё взял зонтик!). Потом еще часа полтора сидел в трамвае, сошедшем с рельс. Получилось, как у Горбунова. Перед нами на повороте сошел трамвай, его стаскивали минут сорок, потом наш ринулся на тот же поворот с большой скоростью... и сошел так же! «Кажинный раз на этом самом месте!» [цитата из сценки «На почтовой станции ночью» Ивана Фёдоровича Горбунова (1831–1895)] Вечером правил «Фарадея» и оформлял рукописи. 26 [мая 1942 года]. Был у Плотникова. Несколько успокоился насчет Вивы. Представитель МАИ уехал в Ташкент и, возможно, выхлопочет для ин-та броню. В случае же призыва Пл. обещал направить Виву в авиац.-технич. школу, где срок обучения 6 мес. Узнав эти новости, Вива сразу повеселел и теперь попрежнему возится с Адиком, как маленький. Заходил в Радио-Комитет. Получил заказ на пьесу: «Здравствуй, лагерь!» Надо написать к 15-VI. Попова просила что-нибудь «юбилейное» к году войны, но нет сюжета, я отказался. Вечером напало стихотв. настроение, написал «Мы вернемся к тебе, родная Молдавия!» – для монтажа. Вышло неплохо. 27 [мая 1942 года]. Ничего особенного. Бездельничал. 28–29 [мая 1942 года]. То же самое. Прочитал «Пармский монастырь» Стендаля. Замечательная книга. Интересно, что при об'еме в 30 печ. листов она написана (точнее, продиктована) в 53 дня! Продуктивность труда изумительная. 30 [мая 1942 года]. В ответ на телеграмму, посланную 20-V Паше получил неожиданный ответ от Евгения. Он сообщает, что Паша здорова и что в квартире все обстоит благополучно. Значит, Евг. в Москве и, м.б., даже живет в нашей квартире. Я очень рад. Живые связи с Москвой поддерживаются все время. Между прочим, в эти дни получено два письма от Паши. Оказывается, что в даче нашей не живут, а только были посторонние люди в тот момент, когда она приехала. Таким образом, возможность достать рукопись «Бойцов» у нее имелась, а я этого не знал. Но я доволен, что так вышло – ведь благодаря этому недоразумению книга-то написана. Паша пишет, что на даче все растащили. Больше всего мне жалко, если пропадут газеты, которые я собирал столько лет, а остальное – бог с ним, наживем! Отправлено много писем – Худяковым, Молодовым, Анат. Губину, Верочке, Татьяне. Я написал Гершфельду открытку в Коканд; уведомляю его, что работа над монтажом негодет, т.к. он не шлет денег, а я принужден работать для радио. В послеобеденной дремоте пришел сюжет «юбилейного рассказа» – «Это было год назад...». Напишу к годовщине. Был в РадиоКом., сделал заявку Поповой и кстати получил гонорар за «Коперника» – 262р. После обеда сильно болела голова до 11 ночи, лежал, знобило. Потом встал. Решил написать еще рассказ (или даже серию) «Аслан Темиров – парашютист». 31 [мая 1942 года]. Ничего существенного.
Чарли Блек: Июнь. 1 [июня 1942 года]. Вечером начал писать радиопьесу «Здравствуй, лагерь!» Сначала не было никакого сюжета, но в процессе письма он явился и довольно интересный. Написал страниц 6. 2 [июня 1942 года]. Утром радиопьесу «Здравствуй, лагерь» кончил, а вечером перепечатал половину. 3 [июня 1942 года]. Кончил перепечатку. Вечером правил. Забыл записать, что накануне (2-го) опять был у Плотникова по поводу Вивы. 1-го вечером был Лапшонков и наболтал, что из Ташкента вернулся уполномоченный МАИ, что из его хлопот ничего не вышло, и что их скоро будут забирать. Мы очень расстроились, потому я и пошел к Плотникову. Оказалось, что уполномоч. еще не вернулся, ничего не известно. Плотников обещал (хотя и туманно) устроить Виве отсрочку до окончания сессии, чтобы он мог перейти на II курс. 4 [июня 1942 года]. Был в Радиокомитете. Сдал «Здравствуй, лагерь!» Попова мне сообщила, что я назначен членом Худож. Совета при Радиокомитете. Она дала мне «Парашютизм» с просьбой немножко его подработать. С Денисламовым договорился о двух передачах для казах. сектора: «Славные страницы из истории русской артиллерии» и «Воздушная навигация». Вечером выправил «Парашютизм» и начал писать рассказ: «Это было год назад...». Написал страниц семь. 5 [июня 1942 года]. Утром закончил рассказ «Это было год назад...» Заходил в Каз. Огиз, познакомился с глав. редакт. Кенжибаевым. Узнав, что я автор «Чуд. шара», он заулыбался: – А, знаю, знаю! Читал. Очень интересная книга. Моим ребятам тоже сильно понравилась... Я ему предложил «Бойцы-Невидимки». Но у них очень плохо с бумагой. Если будет возможность, они напечатают, даже на двух языках, но я думаю, что это только разговоры. В общем, Кенжибаев мне предложил наведаться через месяц. Вечером был Лапшонков, принес новые вести о призыве. Говорят, что первокурсников не тронут до конца сессии, а на второкурсников наложена броня. Но ведь после сессии первокурсники станут второкурсниками... И кроме того, будто бы Ин-т в августе едет в Москву. Qui vivra – verra! [«Поживём – увидим!»] Занимаюсь с Адиком фр. языком. За три дня повторили 18 параграфов ранее пройденных. Память у него удивительная – все прекрасно помнит, читает и переводит. Сегодня принялись за новый материал, прочли два параграфа. 6–7 [июня 1942 года]. Перепечатал рассказ «Это было год назад...» 8 [июня 1942 года]. Ходили с Адиком и его товарищем Олегом на рыбалку. Намеревались пойти на большую Алма-Атинку, но даже не нашли ее. Попали на речку Весновку. Омутки есть хорошие, но, вероятно, хайрузов нет. Ни разу не клюнуло. Люди, которых я встречал около речки, на вопрос: «Есть ли здесь рыба?» – отвечали: «Не знаю!» Домой вернулись часа в 2, по жаре и усталые. Вечером начал писать очерк «Славные страницы из истории русской артиллерии». 9 [июня 1942 года]. Утром докончил очерк. День был, как все дни, но принес с собой грозу, хотя нельзя сказать, что нежданную. Часа в 4 Виве вручили повестку – явиться в крепость. Мы обеспокоились, но не слишком, была мысль, что это опять какой-нибудь переучет. Повестка была на 9-ое число, 12 часов дня, но т.к. она запоздала, Вива не пошел. Вечером я был на лекции знаменитого адвоката Брауде, который рассказывал о нескольких интересных судебных процессах, в которых он участвовал, как защитник. Лекция была очень интересна. По окончании ее, Фаина Соломоновна (Гуз) познакомила меня с Брауде, который когда-то, в молодости, был ее поклонником. Во вступлении к своей лекции Брауде упрекал советских писателей за то, что они не берут материала для своих произведений из судебной практики. [Вероятно имеется в виду адвокат Илья Давидович Брауде (1885–1955). https://ru.wikipedia.org/wiki/Брауде,_Илья_Давидович ] 10 [июня 1942 года]. Тяжелый день! В семь утра пошел к Плотникову и сидел на улице полтора часа, дожидаясь, пока он встанет. Он посмотрел на повестку и сказал, что это ничего, что, м.б., это по вопросам учета и что Виву, раз он слаб здоровьем, не призовут. Немного успокоенный, поспешил домой и отправил Виву в крепость. К нам пришла Ф.С. [Фаина Соломоновна Гуз] и сказала, что у Юлия Моисеевича есть знакомый военный врач Лебедев, который может помочь при переосвидетельствовании Вивы. Она предложила мне ехать к Ю.М. и попросить его побывать у Лебедева. Я немедленно поехал в муз. школу и переговорил с Ю.М., а он обещал побывать у Лебедева. Но вернувшись домой, я уже застал плачущую Галюську и Виву с повесткой в руках – явиться в крепость с вещами 11-го июня к 6 часам вечера! Прав я был, когда писал в дневнике 5 июня скептическое замечание по поводу сообщений Лапшонкова: «Qui vivra – verra!» К сожалению, увидеть пришлось слишком скоро... Я снова побежал к Плотникову, чтобы просить его сделать все, что можно. Он мне заявил, что сделать ничего не может, т.к. это не по его части, т.к. у него комсостав, и на переосвидетельствование Виву отправить не в его власти. Одним словом, выяснилось, что все его предыдущие обещания были пустой болтовней. Пл. дал мне записку в крепость к Солнцеву, ведающему призывниками с просьбой сообщить мне, куда зачислен Вива. Впрочем, он на его приписном свидетельстве прочел то, чего я впопыхах не заметил: направляется в военное училище... Я пришел домой в очень тяжелом настроении и захватив с собой Виву (который, впрочем, долго не соглашался итти) отправился в крепость. Там я разыскал Солнцева. Он мне заявил, что Виву направляют в авиац. школу и там, раз он слаб телосложением, то попадет на техническое отделение и будет техником по моторам; срок обучения около года. Ни о каком переосвидетельствовании не может быть и речи, он (Солнцев) не может отменить решение комиссии. Пришли мы с этим домой и начали Виву собирать в дальний путь. Говорят, что их отправляют в Кзыл-Орду... Я с трудом отправил Виву в санпропускник, а он вернулся оттуда часа через два ни с чем: там, где он был, пропускника нет, а искать он не стал. Кое-как уговорил я его пойти со мной вместе, разыскал пропускник, он там вымылся, а я его ждал. Ушли в 7 вечера, вернулись в 11. Целый день давали Виве наставления, просили его чаще писать, поплакали порядочно (мы с Галюськой). Вива нас успокаивал. Были Гузы; оказалось, что Лебедев – ветеринарный врач, да и то в командировке на китайской границе. Да и будь он дома – это ничего не изменило бы... Узнав о том, что в школе срок обучения годовой, мы начали успокаиваться и примиряться с неизбежным. Легли спать с грустным сознанием того, что Вива здесь у нас проводит последнюю ночь перед долгой разлукой... Ведь никогда еще он не покидал родного дома! 11 [июня 1942 года]. Вива родился 11 янв. 1924г. Сегодня ему 18 лет и 5 месяцев; в этот день он уезжает из дому. Утром я готовил ему открытки и конверты – треугольнички с адресами. Галюська собирала белье, варила яички на дорогу и т.д. Вива пошел в Ин-т сдавать черчение, вернулся около часу с сообщением, что уже в 4ч. надо итти в крепость. Опять слезы... Ф.С. принесла ему письмо к своей тетке, которая эвакуировалась в Алма-Ата. [карандашная пометка «(?)»] Около 4-х она ушла и мы остались вчетвером. Сели перед разлукой по старому обычаю и распрощались. Тут поплакал и Вива и чуть-чуть Адик. Галюська с горькими слезами проводила Виву до калитки и вскоре скрылась в ограде, а я пошел с Вивой в крепость. В крепость я прошел контрабандой. От Солнцева я узнал, что их поведут на ст. Алма-Ата II часов в семь вечера и, вероятно, отправят в эту же ночь. Вива получил на свой пропуск полкило черешни, мы с ним немного поели, а потом начали приходить ребята из МАИ, пришли его одногруппники и он часть времени проводил с ними. Потом их начали группировать по взводам. Вива и его товарищи Дианов и Штурман попали в 1-ое отд. 1-го взвода, как пришедшие раньше других. Стали отбирать пятерку, чтобы итти за продуктами на дорогу. Вива, неожиданно для меня оказался в числе этой пятерки; такая активность меня удивила и порадовала. Вива получил буханку хлеба, пять мясных пирожков и пачку папирос (это на промен!). Затем их выстроили и начали раздавать деньги на дорогу. Я стоял в сторонке под тополем и смотрел. Мое желание было: пусть бы мои глаза, как фотокамера, навсегда запечатлели ту картину, которая была перед ними, весь этот длинный неровный строй ребят и среди них бесконечно-милое, родное лицо Вивы и его стройную тонкую фигурку в серой куртке и серых брюках, с шапкой волнистых темных волос на непокрытой голове... Но несовершенна человеческая память и даже самые сильные впечатления стирает с нее всесокрушающее время! Думал ли я, читая много лет назад фурмановский «Мятеж», что в той самой верненской крепости, где разыгрались описанные писателем события, я буду провожать в Красную Армию моего милого, ненаглядного Виву?.. [Город Верный – название Алма-Аты до 1921 года.] О жизнь, жизнь! Странные шутки играешь ты с людьми и неожиданные преподносишь им сюрпризы. В общем, в крепости я почти успокоился. Команда их в 90 человек, все студенты МАИ, народ свой, так что и в дороге и в школе Виву будут окружать знакомые лица... А жизнь узнать ему необходимо, наше тепличное воспитание изнежило, избаловало и распустило его. Там его подтянут, дисциплинируют и вышколят и это будет очень ему полезно... Лекарство горько и принимаешь его нехотя, но оно приносит пользу. После раздачи денег и выдачи справок их быстро перестроили и повели на вокзал. У ворот крепости дожидались родные студентов, в большинстве женщины. Колонна, смешавшись с провожатыми, нестройно тронулась на вокзал; шли очень быстро, т.к. до отправления оставалось очень немного времени. Я старался итти рядом с Вивой, не всегда это удавалось. Он хотел оставить мне пальто, но я не согласился взять и очень хорошо сделал, т.к. часов в 9 началась гроза, всю ночь лил дождь и стало очень холодно. На вокзале сразу же все они сели в вагоны, т.к. сигнал к отправлению уже был дан. Я обошел поезд и попросил Виву подойти к окну (перед посадкой успел его поцеловать два раза, а он вырывался!). Еще раз пожелал ему счастья, поезд прогудел, тронулся и через минуту скрылся за поворотом. Надолго уехал от нас Вива... Я пошел к выходу с перрона, повторяя стихи Сервантеса: «И молодость моя прошла, Как все на свете проходит...» А потом постарался взять себя в руки и домой пришел спокойным. Галюська много плакала, у нее ломило глаза, я положил ей на голову холодный компресс, она успокоилась и заснула. Я сидел, читал «Дети капитана Гранта» и среди концертов уловил голос диктора, что-то говорившего о заключении союза с Англией. Это меня сразу взбудоражило и я стал ждать. В 12 часов ночи начали передавать экстренный выпуск «Последних известий». Радостные события! Молотов посетил Лондон и Вашингтон, заключен тесный дружеский союз с Англией, достигнута полная договоренность по вопросу открытия 2-го фронта в Европе в 1942 году... [На деле западные союзники СССР затянули с открытием второго фронта до лета 1944 года, когда исход войны уже был полностью предрешён.] Галюську хотел порадовать, но не стал беспокоить ее отдыха, она так много перестрадала за эти два дня.... Лег спать в прекрасном настроении. 12 [июня 1942 года]. Два дня назад думал, что после от'езда Вивы никакая работа не пойдет на ум. Оказывается не так. Скучновато без него, но мы с Г. держим себя в руках. У меня нормальное рабочее настроение и я сел перепечатывать «Славные страницы», к вечеру кончил эту работу. Получился интересный исторический очерк. В 12-20 передавали мой очерк «Прошлое, настоящее и будущее парашютизма» (из «Бойцов-невидимок» с маленькими изменениями). Кстати, не записал: вчера утром получил телеграмму от Наумовой о том, что рукопись получена. Это сообщение в тот момент не произвело на меня никакого впечатления, но теперь я доволен: перед Детиздатом я чист, [похоже, что несколько слов выскоблены и вместо них вписаны другой ручкой слова: «потерянная рукопись возобновлена полностью»], книга пойдет в печать. 13 [июня 1942 года]. Был в Радиокомитете, отдал «Это было год назад» и для казах. сектора «Славные страницы». Договорился с Денисламовым относительно ряда передач оборонного характера: «Воздушная навигация», «Пехота и ее оружие», «Подводная лодка», «Морской флот». Купили на 60р. клубники (4,6 кг.), пусть Гал. и Адик хоть раз поедят вволю... Радует развитие международных событий: соглашение с США, установление дипломатических отношений с Канадой. Англичане говорят о расширении масштабов воздушной войны Германия уже начинает испытывать на своей подлой шкуре, что такое бомбардировки городов. 14 [июня 1942 года]. Видел во сне Виву. Будто бы я пришел в какой-то институт заниматься и застал его там среди студентов за оформлением стенгазет и раскрашиванием географ. карт. Я очень обрадовался, что его еще не отправили из Алма-Ата, целовал его руку, а он не давался. «Скоро все-таки нас отправят», – сказал мне Вива, затем я проснулся. Из нескольких статей «Бойцов» составил очерк для казах. сектора «Воздушная навигация». Вышло 11 стр. на машинке. 15 [июня 1942 года]. Сегодня мой день рождения. Исполнился 51 год... Ну что ж? Мы еще повоюем! [на самом деле, день рождения Волкова 14 июня] «Пира» никакого не было, Галюська подарила мне маленькую горсточку изюма, которая еще оставалась у нас от килограмма, полученного в распределителе. Получено первое письмо от Вивы, написанное из Джамбула. Поплакали мы с Г., читая его. Едет он хорошо, устроился удобно. Выехали они в 2 часа ночи 12-го, т.е. через неск. часов после того, как ушли на вокзал. Вагоны классные. 16 [июня 1942 года]. Был в Радио-Ком., сдал «Возд. навигацию». Хлопотал по Вивиным делам, оформлял зачетную книжку; до конца это сделать не удалось, т.к. Вива увез институтский пропуск. Вечером читал «Пет. трущобы». [«Петербургские трущобы. Книга о сытых и голодных» (1864–66) – авантюрный роман Всеволода Крестовского, написан в духе «Парижских тайн» Эжена Сю. В 1990-х годах была популярна экранизация под заглавием «Петербургские тайны».] 17 [июня 1942 года]. Был у Ильина, но неудачно, не застал его дома, разговаривал с женой. От нее узнал, что скоро сюда приедет Маршак. Второе письмо от Вивы (от 13/VI – из Арыси) – все благополучно. 18 [июня 1942 года]. Опять видел Виву во сне; будто бы он пришел из Ин-та – Ты уже пришел? – спросил я, как спрашивал обычно, а сам очень обрадовался. – Ну да пришел, а что же тут особенного? – ответил Вива. В руках у него был красиво переплетенный в коленкор дневник, будто бы выданный ему в Институте. Это меня тоже очень обрадовало, как доказательство того, что студентов не будут призывать... Что было дальше – не помню. Днем нам сделали (мне и Г.) противотифозные прививки. Вечером узнал, что приехал Гершфельд. В половине второго ночи мы проснулись, я сел слушать «Посл. известия». Прослушал информ. сообщение о заседании Верх. Совета для ратификации англо-сов. договора, речи Молотова, Жданова и Щербакова. Спать лег в четвертом часу, в хорошем настроении. 19 [июня 1942 года]. Приехал товарищ Вивы Штурман, которого не приняли в школу по зрению. Он привез от Вивы два письма и кой-какие вещи. Оказывается, у них там д.б. все казенное, своего ничего. Вива прошел три комиссии (медиц. и мандатные), его зачислят курсантом-авиамехаником. Учиться год. Мы окончательно успокоились. Вива просит выслать зачетную книжку, она она оформлена, только нет печати. Я поехал в Ин-т, все устроил и сегодня же отправил ему книжку. От прививки страшно разболелась голова, выпил порошок, к вечеру стало легче. Г. совсем расхворалась, очень болит спина; у меня спина немного болела, совсем прошла. Был у Гершфельда, он рассказал мне какую-то путаную историю о том, что ему не открыли кредиты и т.д. Дело темное, в общем, а он, оказывается, совсем не серьезный человек. – Вы будете иметь монтаж, когда заплатите деньги, – сказал я ему. Водил, водил меня он в апреле с этим договором и все, оказывается, напрасно! 20–21 [июня 1942 года]. Ничегонеделание. 22 [июня 1942 года]. Годовщина войны! Год назад, в полдень ясного июньского дня, начавшегося, как и все остальные дни, из репродуктора прозвучал взволнованный голос Молотова.... и великая гроза началась! Вначале были иллюзии... постепенно они рассеивались... 16-го [вставка другой ручкой: «X», т.е. «октября»] дело дошло до такой безнадежности – это были минуты непростительной слабости... А затем начался перелом. Теперь мы полны надежды и веры в наше дело и знаем, что победа наступит скоро! В течение почти года нам удавалось в целости сохранить семью, не разбросаться по разным концам обширной страны, но теперь Вивы уже с нами нет. Теперь мы уже не так грустим, знаем, что ему там будет хорошо. В конце концов это для Вивы даже необходимо, это его воспитает, даст ему дисциплину. 23 [июня 1942 года]. Об'явлены результаты первого года войны. Наши потери велики, но у немцев они куда больше. Теперь только поскорее бы открылся 2-ой фронт! 24–25 [июня 1942 года]. Каникулы мои продолжаются. Галюська нервничает – нет письма от Вивы. Я ее успокаиваю – мало ли может быть причин. Виву часто вижу во сне. 26 [июня 1942 года]. Передавался по радио мой очерк «Фарадей». 27–28 [июня 1942 года]. Ничегонеделание. Получил от Радиокомитета мизерный гонорар: 236р. за две передачи: «Парашютизм» и «Славные страницы». 29 [июня 1942 года]. Получили от Вивы долгожданное письмо. Все благополучно, просто он не писал потому, что не знал своего точного адреса. Я заболел гриппом – продуло сквозняком, когда ходил в одних трусах. В 4ч. температура была 38,5°, а к ночи снизилась до 38,1°. 30 [июня 1942 года]. Грипп. Температура 36,5 – 36,8, но слабость и болит голова. За последние дни перечитал большой том изданных произведений Гл. Успенского. Как он чудесно писал! [Глеб Иванович Успенский (1843–1902), писатель, близкий к народническому движению. В конце жизни сошёл с ума. https://ru.wikipedia.org/wiki/Успенский,_Глеб_Иванович ]
саль: Что же, Волков в эвакуации долгие месяцы не имел ни работы, ни зарплаты. Промышлял только литературными заработками. По сути - побирался. Немыслимо!
Чарли Блек: Оцифровка за июль – декабрь 1942 года: [Для удобства чтения, фрагменты, относящиеся к ИГ, выделены фиолетовым цветом, возможные переклички с темой ИГ – красным. Мои комментарии – синие в квадратных скобках.] * * * * * Июль. 1 [июля 1942 года]. Все еще грипп. Получено три письма: от Михаила, Анатолия и Паши. Читаю Дж. Лондона: «Солнце красное». 2 [июля 1942 года]. Болезнь продолжается – слабость. 3 [июля 1942 года]. Слушал радиопередачу о творчестве Алябьева, сопровождаемую романсами. Был исполнен «Иртыш». Я узнал очень интересную вещь: Алябьев писал этот романс в изгнании, в Тобольске, на берегу Иртыша, а слова к нему написаны пленным шведом, который тоже был изгнанником, угасал вдали от родной страны.... Отсюда возникла прекрасная тема для рассказа (или небольшой повести) «Два изгнанника». Обязательно напишу. Кстати: Алябьев выведен в одной из повестей Писемского под фамилией Лябьева (заглавие повести забыл, а книги продал). Сослали его за то, что он в пылу карточной игры убил партнера. 4 [июля 1942 года]. Устименко пригласил меня на рыбалку, завтра, в воскресенье. Я решил «проветриться» и согласился. Выходить в 530 утра на поезд. 5 [июля 1942 года] (воскр.) Встал в 5 часов и в 530 мы с А.Д. двинулись на городской вокзал. Там встретились с группой преп-лей Горного Ин-та, которые тоже отправлялись на эту рыбалку. Где это – толком никто не знал; сели на поезд горветки, а на Алма-Ата I пересадка на рабочий поезд, идущий в Чамалган (в сторону Арыси); назначение 71 раз'езд (2-ая остановка, расст. – км. 12 от Алма-Ата II). Доехали до 71 раз'езда, вышли. Тот, кто приглашал Устименко, сам не явился; он и на месте предполагаемой рыбалки не был, но уверял А.Д., что дотуда минут 20 ходьбы. «В 8 часов будем на месте» – говорил он. Вышли мы в степи, на юге километров за 8 виднелась роща. «Это туда итти» – сказали Ванюков-младший и Матвеев, преп-ли Минцветмета, которые тоже оказались в группе рыболовов. Показалось далеконько, но делать нечего – пошли. Вышли в 8 часов с раз'езда, а туда дошли только около 11! (Правда, два раза отдыхали два раза, минут по 25). Пруды оказались за рощей, но место прекрасное, балка, наполненная водой прозрачной, чистой, шириной 200–300м., по краям заросшая камышом и водяными травами. Дорогой у меня от жары разболелась голова и одолела икота, пришлось даже поесть хлеба. Пришел я на место уже больной и почти не мог рыбачить. Ванюков дал нам червей, я поймал штук 5 окуньков и небольшого зеркального карпа, а большей частью лежал спасаясь от икоты. Обратно пришлось выйти в 3½ часа, чтобы попасть к вечернему поезду Чамалган – А.Ата. Ужасное это было путешествие. Я плелся за А.Д., как автомат, все на одном расстоянии шагов за 30 сзади, ка точно привязанный невидимой нитью. Особенно тяжелы были последние километра 1½, когда шли по вспаханным полям и через густые сорняки. Жалкую я представлял из/себя фигуру! Вдобавок, я потерял все силы, меня начало немного знобить, хотя жара стояла ужасная. Вещи нес А.Д., а у меня был только его пиджак и сумочка с рыбой, почти пустая, но и они вываливались у меня из рук. На станци я упал на землю. Какое это было блаженство лежать и не итти по жаре! В общем, кое-как к 9 часам добрался до дому. На вокзале в городе встретили одного из рыболовов, который ушел на пруды накануне. Оказывается, он на кузнечиков поймал 9 прекрасных сазанов. Но ловил их на кузнечика. Нас подвели черви, которых мне дал Ванюков. Если б не черви, мы волей-неволей стали бы рыбачить на кузнечиков, и тогда и мы бы поймали сазанов. Но делать уж было нечего, я решил поехать туда снова, раз уж знаю дорогу и способ ловли. Пруд этот очень меня привлекает... 6–7 [июля 1942 года]. Сборы на рыбалку, подготовка лесок, подсачка, починка своих штиблет (подшил отставшую подошву медной проволокой) и т.д. Работы, как всегда, оказалось много... 8 [июля 1942 года]. Вышли из дому в 545 – я, Адик, Олег Решетников, его товарищ. В 815 были на 71 раз'езде и бодро двинулись в путь. Дорогой на целый час задержала резка удилищ, на место пришли в 1120. Закинули удочки, наживив кузнецов. Скоро у меня заклевало, повело... Я подсек и на леске упруго заходил силач-сазан! Какое упоение бороться с сильной, упористой рыбой, постепенно сужать ее круги и подводить к берегу, ни на миг не ослабляя лески. И вот он уже близко, желтеет сквозь воду... – Подхватывай! – кричу я Олегу, который давно уж бегал по берегу с подсачком. Он ловко подвел подсачек и вот сазан уже на берегу, и не маленький, фунта на 1½! Общий восторг, любованье. Начали усаживать сазана в садок, привязывать садок к колу... – Клюет! – вдруг закричал Адик. Я бросился, схватил не то удилище. А то, где заклевало, уже поползло в воду, оказалось на полметра от Адика. Я бросился, упал руками в воду, схватил удилище, поднялся с помощью Адика... И через минуту на берегу уже был второй сазан. Восторг достиг предела. Вскоре одного за другим поймал двух сазанов Олег, я третьего... Я направил удочку из жерличной лески, закинул. На ней заклевало, подсек Адик. Я подхватил удочку, чувствую огромное сопротивление... – Ребята! Громадный сазан! – кричу я... – Осторожней с подсачком! И вот вытаскиваю красавца-сазана, вершков на 12! (В нем оказалось почти полтора кило). Вот так рыбалка! В жар мы поймали 6 сазанов, штуки 3–4 сорвалось. Вечером я пошел бродить один по зарослям. Нашел хорошее местечко. Закинул удочку, а сам отправился ловить кузнечиков. Прихожу – поплавок запутан в траве, стоит не там, где был... «Сазан завел!» – сразу догадался я. Все попытки выпутать были бесполезны. Мне бы за ним лезть в воду, а я не догадался. Намотал леску на удилище, потом с травы потащил – и сазан сорвался! Я снова стал удить, через некоторое время заклевало, подсек – и сазан стал ходить на леске. Я его не пустил в траву, утомил, потом поднял его голову над водой... выбросил на гущу водяных трав и потом на берег. Другого поймал неподалеку, тоже запутался в траве, пришел Адик, поддел его подсачком. Третьего опять поймал на новом месте, за ним лазил Олег, сняв трусы. Этот, оказывается, был пойман за плавник! Удивительное дело... (Правда, плавники у сазана очень прочные и снабженные [неразборчиво: «жилой»? «пилой»?]). В общем, к ночи оказалось 9 сазанов у нас с Адиком и 3 у Олега. Долго сушил брюки Адика над костерчиком из камыша, наладил палатку из простыни у невысокого обрывчика, а сам долго еще сидел, пил чай, наслаждаясь одиночеством, ночью у озера, давно забытой обстановкой ночной рыбалки... Сейчас, когда я это пишу, мне вспоминаются строки, написанные в Москве: «Давно не видел я родимых берегов, От них меня волна навек умчала вдаль... Но из прошедших дней мне плеск речной волны И дым ночных костров всего сильнее жаль!» С каким удовольствием пил я кружку за кружкой горячий дымный чай, смотрел на дальние звезды... Запищал Адик. – Мне холодно! Я переложил его, закутал краем одеяла, на котором должен был лежать. Сам подложил под голову маленький рюкзак, а голову закутал полотенцем наподобие чалмы... Край палатки спустил и почти всю ночь поддерживал рукой, прижимая к земле. За всю ночь дремал минут 20. А ночь оказалась длинной и холодной, совсем не то, что в комнате! Но все же было тепло, т.к. мы надышали под палаткой. Налетели комары, зажужжали... Но их все же было немного, считаясь с окружающей обстановкой: озеро, камыши... Как-никак, ночь прошла. Несколько раз принимался капать дождик, но к счастью переставал. 9 [июля 1942 года]. Без четверти пять встали. Одну из удочек таскал сазан, выволокли его на берег, оказался небольшой – на фунт. Ждали хорошего утреннего клева, его не оказалось. Только Адик часов в 9часов поймал хорошего сазана, фунта на полтора и без всякой выводки выкинул его по воздуху на берег. Удивляюсь, как выдержала леска! После этого клева совсем не было. Около часу дня я рыбачил на одном из вчерашних местечек, попался хороший сазан, но сорвался. В полтретьего двинулись к станции; сазанов я сложил в рюкзак, переложил травой и намочил в воде (забыл сказать, что утром варил уху из одного сазана, который уснул на кукане) – и еще из полутора окунишек, пойманных Олегом; уха вышла знатная, но нехватало лавров. листа и перца). Двинулись. Рюкзак очень резал плечи – он мне мал. В общем до раз'езда добрались благополучно, а потом и домой, но устали зверски.1) 1) На рыбалке я сжег себе кости рук и открытую шею (на мне была майка с вырезом впереди). Руки покраснели и вздулись, как подушки. Вечером я намазал их вазелином и утром они уже не болели. Но шею я не догадался смазать и она болит, кожа поднялась пузырьками, конечно, вся сойдет. [Помимо литературных дневников, Волков, заядлый рыболов, вёл также специальные рыболовные дневники; их я, впрочем, отснять не успел. Приведённые выше сценки живо перекликаются с эпизодами рыбной ловли и отдыха в Долине чудесного винограда в УДиеДС и немного с СПК, где рыбачил Фред.] 10 [июля 1942 года]. Утром пошли с Гал. продавать рыбу на рынок. Ее оказалось шесть кило; двух сазанов подарили бабушке Устименко, одного Гузам. Продавали по 35 и по 30 руб., выручили 135р. (базарн. сбор – 8 руб.). Итак – первые деньги, заработанные рыбалкой... Адик страшно доволен и опять сговаривает меня итти туда же, а я замышляю сделать разборную тачку. 11 [июля 1942 года]. Отдых. 12 [июля 1942 года] (воскр.) Ничего существенного. 13–14 [июля 1942 года]. Подготовка к новой рыбалке. 15–16 [июля 1942 года; «–16» вписано постфактум]. Опять отправились с Адиком и Олегом на те же пруды. На сей раз вышло очень неудачно. Клева почти не было, погода была переменная, по временам брызгал дождик, почти все время дул ветер. В отдалении погрохатывал гром, горы были затянуты густым туманом и тучами, в общем было тревожно. Адик около 5 часов дня в первый день поймал на Олегову удочку хорошего сазана, этим дело кончилось. Утром я вытащил на своей удочке (как только вылезли из палатки) хорошего сазана, грамм на 800, а у Олега удочка оказалась на средине озера, ее утащил сазан, т.к. она не была воткнута. Позже я увидел на озере рыбака, который осматривал корчажки и уговорил его достать удочку; он сплавал на лодке и вытащил сазана, оказался небольшой. Я выменял у этого рыбака сазана (фунта 1½) за шкалик вишневки. На Олеговой удочке Адик еще вытащил неб. сазана, и часа в 2 на его же удочку (вернее на мою, т.к. леску и крючок я ему дал) еще попался хороший сазан. Ребята уговаривали меня остаться еще на одну ночь, но погода была плохая, клева нет, хлеба мало и я решил возвращаться домой. Доехали без особых приключений и без особой устали. Сазанов сварили, сделали уху. Были они очень вкусны. 17–19 [июля 1942 года]. Безделье. Много читаю. 20 [июля 1942 года]. Был в Радиокомитете. Никаких моих новых передач не было, оказывается. «Это было год назад» – забраковали, «Под игом» тоже, «В лагере» только собираются передавать, а когда передадут и передадут ли – неизвестно. Казах. сектор мои очерки тоже еще не передавал. В общем, никуда негодное стало отношение; рассказы ничуть не хуже прежних, а они бракуют... Попова предложила мне репортаж о детском доме, я отказался. Репортаж – не в моем духе. 21–24 [июля 1942 года]. Чтение и разные хозяйств. дела.*) 1) 24 авг. [вероятно, имеется в виду «24 июля»] выступал в госпитале (угол Стал. и Паст.), читал «Это было год назад», бойцам понравилось. 25 [июля 1942 года]. Пошел в Талгар за продуктами. 9 км. проехал на машине, остальные прошел пешком. В 8 вечера был у Ходасовых. Немножко выпили с Мих. Фед., спать остался у них. 26 [июля 1942 года]. Получил 1½ кило топл. масла за 3 куска мыла, ¼ кило за 10 кор. спичек, ½ кило сливоч. за бутылку водки; накладывал сам старик очень щедро, дома топл. масла оказалось 2 кило .(вернее 2 литра). Зашел к Леле и в 10ч. утра зашагал домой. За 10км. до города посадила попутная машина; в 1 час с четв. был дома. 27 [июля 1942 года]. Был в госпитале, где выступал 24 авг. [вероятно, имеется в виду «24 июля»]; снес в сапожную мастерскую ботинки желтые, очень разрушенные, но они обещали принести их в хорош. вид (мастер Смирнов). 28–31 [июля 1942 года]. Полоса ничегонеделанья продолжается. Читаю очень много. 31 получили от Вивы письмо, у него все благополучно. Учиться им год, как он снова указывает в письме. А на фронте дела очень плохи... Сдали Ростов и Новочеркасск, бои идут на подступах к Сев. Кавказу.... Август. 1 [августа 1942 года]. [...] Мы с ним [с Адиком] кажд. день заним. франц. языком, он сделал уже большие успехи. Кончаем учебник VI-го класса и он читает «Сказки» Перро (конечно, с моей помощью). 2–11 [августа 1942 года]. Ничего существенного. Выступал в госпитале (Дом Наркомздрава) в палате больных, которые не могут ходить. Читал им «Огонь под пеплом», вещь понравилась. В ССП встретил интересного типа, который называет себя «поэт Лукин». Производит впечатление дезертира времен гражд. войны. Грязный, в драной гимнастерке и каких-то арестантских котах. Страшно самоуверен, не признает никакой критики. – Я наделал (!) 31 стихотворение. Надо напечатать книжку! По моему предложению он написал дал мне одно стихотворение, представляющее «продолжение Интернационала»... (Шуточки!) – Оно написано в такой же тактике, – заявил «поэт Лукин». Читать невозможно. Есть такие перлы: «Да здравствуй гордая, со стервой Стальная армия труда». Спрашиваю: – Почему «со стервой»? Что это значит? Ответ: – А с кем же она гордая? С нашим братом? С рабочим-крестьянином, что-ли? Конечно, она гордая с буржуазной стервой! Убедительно!!.. Дальше нахожу такие строки: «Стальное солнышко всех яет Снопом сияющих лучей...» – Что такое «яет»? – Разве не знаете? Ну есть такое слово – «яет», «прияивает», значит! Да это еще что! Дальше еще лучше! И он с пафосом начинает читать последние строки. – Вам нужно поучить грамоту, – сказал я. – У вас во многих местах нельзя понять мысль... – Вот еще! Джамбул безграмотный, а пишет! Кое-как я спасся от этого предприимчивого «поэта». ...А на фронте дела идут очень плохо... Все новые города появляются в сводках и немцы все движутся вперед... А союзнички сидят, ни с места. Где же их второй фронт? Бои идут под Армавиром. Там Лиля и мама. [Лилей Волков называл свою сестру Людмилу.] Надеюсь, что они эвакуировались... А имущество, конечно, все потеряли, все, что нажито годами труда. [Стихотворение поэта Лукина: 4 Кричит правдивое сталицы Вся рать состалинское ездой Сметя буржуйские границы Все с лучезарною звездой Сама-ж вселенинскою первой В делах правдивого суда Да здраствуй гордая, со стервой Стальная армия труда это есть с 5 и д. Свой труд звучит совсем сознаньем С порватьем всюду бор корман И все со сталинским воспряним С разбитьем вражеский обман Своей сталистою рукою разбив статуи всех богов Стальною жгучию метлою совсей земли и всех врагов Найдется-ль в мире нисогласен Сразбитьем вражеский врунизм Ведь всамом деле-же прекрасен Во всей без неба коммунизм Хозяйство общее все наше Сословью все мы одни кров В правдивой жизни всего краше В работе воля и любовь это ест 7 и д Для ниш уж больше ни гуляет Злосчастья царских палачей Стальное солнышко всех яет Снопом сияющих лучей Вставай со славой трудовою Весь мир заводов и полей С правди вой мыслей родовою С любовью чистою волей это ест наш после: и. д. 8 Мы все рабочий мы-ж, крестьянин Всей мат вселенной труд отец В груди поет отец наш Сталин Со всею генией творец Своя работа закон родный С любовью чистой обожать Отец детям, Ленин, подобный Все мать их, Крупской, ублажать это есть и д. 9 Звучи в делах Энгельса знанья Звучи с марксизмом ленинизм Звучи без смертное названья Красно сталистый Коммунизм В работе знающих созренья Со всеми сверностью любов Да здраствуй умное все тренья С надеждой жить жить вновь и вновь. поэт Лукин ] 12–31 [августа 1942 года]. Существенных изменений не произошло, как говорится в сводках. Ничего не писал, занимался чтением, очень много книг за это время перечитал; много времени отнимают хозяйственные дела и заботы. Через 4–5 дней получаем письма от Вивы, у него все обстоит благополучно. С сердечным трепетом слушаем сводки о военных событиях, ждем перелома, а его все нет... Ждем открытия второго фронта, пока напрасно. «Прежде чем уговоришь союзников открыть второй фронт, чахотку можно нажить», как справедливо говорит один из героев пьесы Корнейчука «Фронт».
Чарли Блек: Сентябрь 1 [сентября 1942 года]. Год тому назад открылись занятия в Москов. Ин-те Цвет. Мет. и Золота, а я в этот день метался, как угорелый, хлопоча в ГУУЗе назначение в Чимкент. Как далеко отодвинули это время события истекшего года, как давно-давно, кажется, все это было... Все же мы попали в Алма-Ата, который в течение нескольких месяцев войны был для нас мечтой. 2–7 [сентября 1942 года]. Ничего важного. 8 [сентября 1942 года]. Большое событие: получил из Москвы от Евгения открытку. Он пишет, что «Бойцы-Невидимки» находятся в производстве и книга выйдет через месяц-полтора, т.е. примерно в октябре. Это известие меня чрезвычайно обрадовало и подбодрило: значит, книга дельная и нужная, раз она печатается в такой момент. Конец творческой депрессии! С новой силой берусь за работу. Решил обработать сборник рассказов «Огонь под пеплом» и отправить в Детиздат, а потом примусь за повесть «Русские в Берлине» – это будет продолжение «Чудесного шара». Как приятно, что книга печатается и как жаль, что я не в Москве и не могу следить за ее постепенным возникновением... 9 [сентября 1942 года]. Был у Гершфельда, который приехал из Куйбышева [ныне Самара], примерно, на месяц. По его словам за Уралом настроение бодрое, гораздо лучше чем здесь, в Алма-Ата. Ансамбль молдавской песни «Дойна» исполнял песни Гершфельда на мои слова «Красная Армия» и «Разведчик». «Красная Армия» пользуется большим успехом, слова ее очень актуальны в связи с учреждением орденов Суворова, Кутузова, Невского (но она написана до установления этих орденов). Гершфельд просил меня написать еще несколько песен для ансамбля («Партизанка» и др.) Я дал согласие. Поздно вечером работал над песней «Партизанка-Тоня». Плохо, что нет электричества (починка котлов с 6 по 22-IX. Порядочки тоже!). 10 [сентября 1942 года]. Кончил песню «Партизанка-Тоня», снес Гершфельду. От нее он в «диком восторге», как всегда говорил Ефим [вероятно, Пермитин]. Намерен завтра же написать музыку. Говорит, что я замечательно понял, что ему нужно и вообще понимаю его с полуслова. «Напишу на эти слова замечательную песню», заявил он мне. Получил от Анат. письмо после долгого перерыва. Он очень беспокоится о судьбе мамы и Лили, не знает, выехали ли они из Армавира. Я написал письма ему, Мише и Евгению. Был у Шумилова, выяснял о месте преп-ля в Горном Институте, не узнал ничего определенного. Ходят слухи, что его (Шум.) вызовут в Москву. Получили письмо от Верочки Барсуковой о том, что она выезжает в Москву (ей прислала вызов Ал-дра Дмитр. – очевидно для ухода за ней). Теперь она, возможно, в Москве. 11 [сентября 1942 года]. Написал часть песни – дополнение к двум куплетам, данным мноюе Гершфельдом; он уверяет, что эти куплеты написаны его братом. Назвал песню «Русь советская». Был у Гершфельда, получил от него аванс 500р. за песни. Обещает заплатить и за те, что написаны раньше – «Кр. Армия» и «Разведчик». 12 [сентября 1942 года]. Утром получил пенсию и отправился в Талгар за продуктами. Весь путь – 28 км. – пришлось проделать пешком с тяжелым рюкзаком за плечами (не меньше 30ф.), т.к. ни одна машина не приняла. Это бы все ничего, но я себе натер на ступне левой ноги водяную мозоль (приличных размеров) и она не давала мне итти; вторую половину дороги я хромал и еле-еле доплелся к Ходосовым около 7 часов вечера (вышел в 11 утра). Интересны дорожные встречи и приключения. От города шел с некоей Зоей, медсестрой из Илийского Здравотдела; она шла на талгарский спиртозавод за 10л. спирта и несла за спиной большую стеклянную бутыль. На 12км. есть колхозный ларек, где продаются яблоки и виноград. Решили подойти и купить на дорогу. У ларька Зоя опустила мешок на камень и сломала бутыль! С досады она разнесла ее в мелкие дребезги, бросив на кучу камней и после размышления – итти дальше или возвращаться в Или, все же решила итти дальше. Получила ли она спирт – не знаю. К нашей компании присоединились еще двое илийских рыбаков, шедших в Талг. военкомат. Этой компании я от скуки рассказал сказку «Николай и Николка». Слушали с удовольствием, а когда сказку я кончил, один из рыбаков произнес следующую сентенцию: – А когда Николка разбогател, его раскулачили и сослали на житье в Караганду! В Талгаре я встретил б. студента Минцветмета Чернова. Он рассказал мне, что это ему и Букрееву (моему бывшему ученику) удалось задержать Рогожина и Михайленко, сбежавших из Москвы с казенными деньгами и золотом. От него же я узнал, что Е.М. Дмитриев работает в Самарканде преп-лем Военно-Химической Академии (военженером 2-го ранга). Очень рад за него. Ночевал у Ходосовых. 13 [сентября 1942 года] (воскр.) Приобрел у Ходосовых больше 8 кг. масла, так что труды мои не пропали даром. Подарил М.Ф. «Чудесный шар» и он очень наивно удивился, узнав, что книга напечатана тиражом 25 000 экз. От них пошел к Леле Молодовой, но оказалось, что она уже не живет в Талгаре, а переведена в Табаксовхоз; к счастью, я ее случайно застал, она приехала за вещами. Двинулся в обратный путь в компании со старичком, разыскивавшими украденного ишака (странствуя по дорогам становишься в положение знаменитого доктора Матеуса [персонаж рассказа Эркмана-Шатриана «Знаменитый доктор Матеус» (1857)]). Предвидя, что никто не возьмет на машину за деньги, я оставил от промена полбутылки перцовки, показывая ее всем обгонявшим меня шоферам. На третьем км. от Талгара один шофер клюнул на эту приманку и довез меня и моего попутчика до города (с меня перцовку, с компаньона 30р.); спустил он меня за один квартал от дома. Не знаю как добрел бы я до города с тяжелой своей ношей и больной ногой (М.Ф. насыпал мне корзину яблок, не меньше 3кг.). В 1час дня я уже был дома и привел Гал. в восхищение количеством привезенного масла. Остальной день отдыхал от дороги. 14 [сентября 1942 года]. Заходил к Гершфельду, но не застал. Не ходят трамваи – замечательные порядки в столице Казахстана! Около семи км. исходил пешком, ноге стало значительно лучше. Был в ССП, получил карточки на спички и соль. 15 [сентября 1942 года]. Утром был у меня харьк. писатель Радугин Самуил Ноевич, с которым я за несколько дней до этого познакомился в ресторане. Просит помочь ему найти жилплощадь, т.к. он не может проводить вторую зиму в колхозе (жил он за 50км. от Алма-Ата). Читали друг другу свои стихи. В 5часов собирался поехать к Курочкину за ватой, но не ходили трамваи, вернулся. [Самуил Ноевич Ражба (1886/1887–1942), псевдоним – Сергей Радугин, поэт, писатель, журналист. http://zinin-miresenina.narod.ru/r.html#:~:text=Радугин%20Сергей%20(Самуил%20Ноевич%20Ражба) ] 16 [сентября 1942 года]. Трамваи не ходили с утра, их все поставили на ремонт. Очень остроумно! Публика проклинает здешнее руководство и правильно. К вечеру, впрочем, их пустили, очевидно, кое-кому нагорело как следует. Все еще сидим без электричества (с 6 сент!) Спать ложимся в 9–10 вечера, ничего не готовим, т.к. нет керосина, замерли на холодной пище. По об'явлению это будет продолжаться до 22-IX, ремонтируют котлы на электростанции. В городе дают ток, включая в день лишь на несколько часов, а у нас совершенно нет тока. 17 [сентября 1942 года]. Галюська познакомилась с некоей Юлией Александровной Кузнецовой, завхозом больницы в Малой Станице (она продала ей детский матросский костюм). К. обещала продать ей по дешевой цене арбузов, яблок и т.п. Мы ходили к ней два раза – утром вместе с Г., но не застали ни/дома ни в больнице. Второй раз я ходил к ней в 4ч., застал дома, получил и принес домой 4 больших арбуза. Адик пришел в неистовый восторг и так наелся арбуза, что даже по собственной доброй воле отвалился от него. Вечером были Гузы, поговорили. 18 [сентября 1942 года]. Утром был Гена Кузнецов, мать прислала с ним 3 кг. громадных яблок апорт по 10р. кг. Был в Радиокомитете, говорил с Поповой о темах. Получили от Вивочки тревожное письмо, у них две трети курсантов отправлены неизвестно куда, вероятно, в другие школы. Он оставлен, но что будет дальше – неизвестно. Хоть бы его оставили доучиваться в этой школе... Учится он хорошо, один «пос» по стрелковой подготовке, а по теории и мастерским «хорошо» и «отлично». Ездил к Курочкину за ватой. Вечером, как обычно, читали с Адиком Перро, потом я читал вслух «Невольные путешествия»; спать легли в 9 часов. 19 [сентября 1942 года]. Я проснулся в половине третьего ночи под впечатлением очень интересного сна. Боясь «заспать» его, я встал, зажег лампу и записал «Дом Колосовых». Старик Василий Колосов – фабрикант. Широкая колоритная фигура старой Руси. Много пьет, разгулен, но во хмелю помнит обо всем. У него работает мастер Ганс Цингер, женатый на дальней родственнице хозяина. Цингер знает ценный производственный секрет (окраска мануфактуры), но цепко держится за него, зная, что только на нем держится его значение и благосостояние. Цингер – тупой и ограниченный выходец из Германии. Сестра его жены Маша – красавица, наивная, религиозная девушка. Цингер серьезно заболевает. На смертном одре он открывает свою тайну Маше (на жену он не надеется!) и берет с нее страшную клятву, что эту тайну она откроет его сыну, когда тот выростет. Болезнь Цингера разрешается благополучно, он выздоровливает. Старик Колосов узнает, что Маше известен секрет Цингера. Он начинает «обхаживать» Машу, Цингер тоже старается воздействовать на нее, боясь «предательства». Все же Колосов узнает секрет (м.б. во время болезни мастера, чтобы фабрика не стояла, она открывает ему по частям количество тех или иных необходимых веществ, а фабрикант из этого сам находит пропорции). Колосов выкидывает Цингера. Маша очень страдает от своего невольного предательства. Цингер пытается открыть свою фабрику, но не имея ни капиталов ни связей, прогорает, спивается. Сам Колосов впоследствии попадает в руки хищника более новой формации, Сергея Борзых, сибиряка, своего приказчика. Красавец «жестокого» типа, женщины от него без ума, он хладнокровен, решителен. Борзых входит в милость к хозяину после одного характерного случая. Колосов «гуляет», швыряет деньги направо и налево, но буйство и кутеж не мешают ему зорко и в сущности трезво следить за людьми. Якобы в порыве щедрости он швыряет Сергею десятитысячный билет и тотчас сваливается «мертвецки пьяный». Но Сергей заметил острый взгляд, которым Колосов обменялся со своим старым доверенным Калистратычем (Впрочем, этот момент надо отбросить – свидетелей не должно быть!). На другой день он является к Колосову и с поклоном вручает билет. – Получите-с! – Откуда? – Вчера изволили дать... На празднестве! – А почему сразу не вернул? – Боялся, что потеряете, а проспавшись будете помнить, что мне давали, а что обратно получили, запамятуете... Человек более склонен помнить, что он дает, а что получает – забывает-с легко... – Бестия, а умен! – в восторге восклицает старик. Этим поступком Сергей покоряет Колосова. Впоследствии он его забирает в руки и разоряет. Вероятно он женится на Маше... Семейная их жизнь несчастна, т.к. Сергей не пропускает ни одной хорошенькой работницы. (М.б. это будет «Дом Марковых – старик м.б. внуком Егора Констант. Маркова. Тогда это войдет в цикл «XVIII век» – самый его конец, и м.б. начало XIX-го). Материалы: Мамин-Сибиряк, Горький, Коваленков (?) «История Трехгорной мануф-ры» и т.д. Действие происходит на Урале или в З. Сибири. P.S. Конечно – тут не все сон. Многое примышлено после пробуждения во время обдумывания сюжета. 20 [сентября 1942 года]. Ходили в гости к Кузнецовой, посидели часа полтора, принесли 4 арбуза. 21 [сентября 1942 года]. Ничего существенного. 22 [сентября 1942 года]. Вечером кончил читать Адику и Галюське «Невольные путешествия» Люсьена Биара. 23–24 [сентября 1942 года]. Новое путешествие в Талгар. Туда 8км. проехал с красноармейцами на бричке, а 20км. пешком. Снова стер ноги и очень жестоко. Ночевал у Ходосовых, приобрел 6кг. масла слив. и топленого, часть на деньги, часть в обмен. Обратный путь весь проделал пешком, не помогла и перцовка. Познакомился дорогой с некоей Хомутовой из колхоза им. Комсомола (около тех прудов, где мы с Адиком ловили сазанов). Приглашала приходить за продуктами (в обмен на промтовары). Теперь масла у нас много, будем переключаться на заготовку других продуктов. 25–26 [сентября 1942 года]. Отдых. 27 [сентября 1942 года]. Письмо от Вивы. Пишет, что в школе остался. Хорошо бы, если б это на тот срок, который намечался вначале. Ходили с Адиком на «День Танка» в Парк Культуры. Сумятица, пыль, давка и страшная неорганизованность. Адик с бою добыл четыре мясных пирожка. Падали заборы, сносились будки... Порядочки! 28 [сентября 1942 года]. Ничего существенного. 29 [сентября 1942 года]. Был в Радиокомитете, договорился с Поповой о темах, она пригласила меня в колхоз «Луч Востока» резать виноград. Пойду, это интересно. Вечером перетаскивал этажерку с книгами на новое место. 30 [сентября 1942 года]. Хозяйств. дела. Галюська купила на рынке 3½кг. сушеных яблок по 50р. кг. Октябрь. 1 [октября 1942 года]. Впервые в жизни был на винограднике, резал виноград. Занятие не особенно тяжелое, хотя потом и болела спина (вечером и на другой день). Сначала ел виноград с большим увлечением, а после обеда он и в рот не лез – перестарался, одолела отрыжка. Часам к 3 погода испортилась. Работу бросили, пошли домой, набрав полулегально виноградных кистей. Я принес домой в корзине около 10кг., вызвав бурный восторг Галюськи и Адика. 2 [октября 1942 года]. Ничего существенного. 3 [октября 1942 года]. Был у Поповой, договорился об очерке «Дорогим друзьям ленинградцам». Завтра, в воскресенье, опять идем в колхоз «Луч Востока» резать виноград. 4 [октября 1942 года] (воскр.) В колхоз пошли вместе с Адиком. Попали в другую бригаду, на гору, резали мелкий черный виноград (винный) – скучное и утомительное занятие. Работу прекратили в 3 часа – не было ящика. С разрешения звеньевой унесли домой винограда килограммов 12, а м.б. и больше. 5 [октября 1942 года]. Был в Малой Станице, в 58 школе, собирал материал о кампании сбора на подарки для ленинградских детей. 6 [октября 1942 года]. Написал очерк «Дорогим друзьям ленинградцам». Получено письмо от Вивы. 7 [октября 1942 года]. Свез очерк Поповой, но ее не застал, она в колхозе, очевидно режет виноград. Читал «Бравого солдата Швейка» (наверно в 3-ий или 4-ый раз!) Много времени отняло получение завтрака и обеда. 8 [октября 1942 года]. Получено утешительное письмо от Вивы. Он пишет, что занятия у них идут нормально, их заново разбили по классам, можно думать, что он останется в этой школе. По его мнению, оставили лучших по успеваемости и дисциплине. Многие из курсантов переведены в артиллерию. Вечером немного поработал над рассказами для сборника «Огонь под пеплом». 9 [октября 1942 года]. Ничего важного. 10 [октября 1942 года]. Путешествие в колхоз им. Комсомола за мукой. Встал в 5ч. утра, вышел на улицу – пасмурно, ни одной звездочки. Все же решил ехать. Вышел в 6 утра, взял зонтик. Моросил дождь. До вокзала дошел пешком под зонтом, доехал до Алма-Ата I, дождь лил порядочный, когда сошел с поезда на раз'езде 71км. он все еще шел. Когда я спустился в долину, где идет дорога, увидел впереди человека, ехавшего на пустой подводе парой. Догнал его на под'еме, он подвез меня 3–4км., а тем временем перестал дождь. Около мельницы я разыскал дедушку Хорошева, того у которого выменял летом сазана за шкалик вишневки [видимо, речь о случае от 16 июля 1942 года]. Он у меня забрал водку (поллитра перцовки), табак – 2пачки, 4 кор. спичек, за все отдал 13кг. муки. Просил приносить водки еще. От Хорошева отправился к Хомутовым; колхоз оказался километрах в 3–4 от прудов. Живут они бедно, неказисто, две семьи в крохотной избенке. Угощали меня творожниками и куриной похлебкой. У них выменял 5кг. муки за печатку мыла и с этим грузом (всего 18кг. в мешке за спиной и сетка в руках – кило 2) отправился на ст. Бурундай. Дошел ничего, часа за 2, было 6 часов, а поезд идет в 9 вечера. К счастью на станцию пришли молодые летчики – командиры и курсанты и затеяли песни. Я отрекомендовался им и предложил прочитать свои стихи. Предложение было принято с удовольствием, некоторые читали «Чудесный шар». Я прочитал «Тоню-партизанку», а немного спустя «Балладу о советском летчике». Вещи очень понравились. В общем получился импровизированный вечер самодеятельности. Свежий вечер, холодноватый ветерок, звезды на темном небе... Группа летчиков, человек в 100, сидит на груде шпал, стоит вокруг, гремят согласно песни, перемежаясь сольными выступлениями, дуэтами, декламацией... Приятное воспоминание! Время прошло незаметно. Ребята помогли мне сесть на поезд, втащили мой мешок, они же организовали пересадку на ст. Алма-Ата I и здесь в освещенном вагоне я нескольким из них прочитал 3–4 песни из записной книжки. Домой явился в 11ночи, когда Галюська уже не ждала меня. 11–12 [октября 1942 года]. Отдых от поездки. Переписывал ноты из сб. «Русские народные песни», читал.1) 1) Приготовились к зиме, вставили рамы, я их промазал. Но дни стоят чудесные, прямо летние, днем жарко. 13 [октября 1942 года]. Письмо от Вивы. Все обстоит благополучно. 14–31 октября [1942 года]. Давно уж не брался я за дневник и запустил его так, что восстановить по числам уже невозможно. Числа 15-го снова ходил к старику Хорошеву, но на этот раз неудачно. Жена его оказалась дома, а она в доме глава, да еще какая! Дело окончилось неприятным разговором и я пошел к Хомутовым. Хозяина не оказалось дома и я смог только получить 2кг. семечек за пачку табаку. Я пошел прямой дорогой через на Алма-Ата I, дорогой пришлось брести через широкую речку, хотя я целый час ждал, чтобы кто-нибудь перевез. Потеряв надежду, я разулся и перебрел, но только стал выходить на берег, как услышал за спиной хлюпанье – оглянулся: всадник! За плату он меня, конечно, перевез бы. Я протер ноги водкой и дело обошлось без последствий. От прудов, которые встретились на дороге, я доехал почти до дома (до саксаульной базы) на бричке с сеном – это километров 15. В 6 вечера был дома. 22–23 числа ходил к Леле Молодовой в табаксовхоз, тоже безрезультатно. Правда, туда шел 4–5 км. пути, остальное проехал на машине. Познакомился с мальчиком Юрой Бурим, эвакуированным из Ворошиловска (б. Ставрополь) [название Ворошиловск город Ставрополь носил в 1935–1943 гг.]. Он читал «Волшебника», а «Чуд. шар» ему не удалось получить в библиотеке. Он разговаривал со мной в таком поучительном тоне: – Вот там ангар... ну это такой гараж для самолетов, дядя! и т.д. (учится в 6-м классе). Отправляясь в совхоз, я забыл паспорт и Адик бежал за мной 2 км., догнал меня только в Малой Станице. Но паспорт пригодился, т.к. в колхозе им. Молотова, куда я ходил с целью что-нибудь поменять, меня остановил милиционер и потребовал документы. После такого «реприманда» я тотчас отправился в совхоз и больше уж никуда не ходил. Утром, благодаря большой настойчивости, удалось уехать на машине, до отказа нагруженной табаком. Довезли до выезда из города, дальше шел пешком. Леля дала мне несколько кило зеленых помидоров. С'ели их по мере доспевания. После возвращения из второго похода в «Комсомол» получил утешительное письмо от Наумовой; она подтвердила, что «Бойцы» печатаются и должны выйти в октябре; просила выслать рассказы; я было и взялся за дело, но оно не пошло. Дело в том, что больше полмесяца не было электричества, а это значит, что не было и света и горячей пищи. Еще последние дни готовили кое-что на плите у соседей, а то все сидели на холодной пище и холодной (а иногда подогретой) воде. Было больше недели очень скверное настроение – не получалось писем от Вивы с 16-X до 1-XI. Мы с Галюськой строили всяческие страхи: болезнь, перевод из школы и т.п. В связи со всем этим литературная работа не шла. Числа 23–25 (точно не помню) передавали по радио мой очерк «Дорогим друзьям ленинградцам» (на казах. языке). 31-го я подвергся дикому, ничем не вызванному нападению (в очереди) однорукого хулигана в военной шинели. Остальные (их было много) смотрели с тупым звериным равнодушием, а один (тоже в шинели) активно помогал нападавшему... Ноябрь. 1 [ноября 1942 года]. День огромной радости. Получили от Вивочки письмо. Он, действительно, хворал с 17 по 22 окт. [...] Учеба у них идет нормально, они уже начали изучать конструкцию самолета. А многие из его товарищей, отчисленных из школы, уже отправлены на фронт... 2–4 [ноября 1942 года]. Никаких особенных событий. Добываем у соседей кипяток, ставим разогревать суп на чужие плитки. Я свихнул себе спину, поднимая огромный самовар Устименко – плата за то, что они дали нам кипятку; теперь не могу разогнуться. 5 [ноября 1942 года]. Наконец-то дали ток. Накануне я стоял в очереди с 5 часов утра за октябрьским пайком в распределителе; получил к часу дня селедки, постное масло, лапшу. Теперь едим селедку с картошкой и маслом и благодушествуем. Галюська встретила на толкучке старую знакомую и даже когда-то родственницу – Александру Васильевну Шафоростову (теперь Волошину). Она предложила Г. за плюш сахар, муку. Предложение было с удовольствием принято. В этот день я ходил с квартиранткой из нижнего этажа «добывать» саксаул на базу. Она приобрела за деньги и за хлеб пуда два дров и я их притащил на своей спине. Это запас для железной печурки, которая ставится на улице, на ней можно готовить пищу. Такие дела отнимают всю энергию и литературой заниматься уже не могу. Вечером ходил на «торжественное заседание» в ССП по случаю XXV-летия Окт. Революции. Было оно отнюдь не торжественное. Эл-ство не горело, добыли лампу-молнию, которая, впрочем, горела ярко. В кабинете правления, большой и холодной комнате, собралось человек 15. Был в числе их и Маршак, очень недовольный тем, что дорогой упал и ушиб себе грудь. Он спрашивал меня, чем я занимаюсь, как живу. – Вы ведь, кажется, прописались здесь по общему списку? – спросил он меня. – Ничего подобного! – ответил я довольно резко. – Я прописался через Авиац. Институт. – Я, знаете, очень много хлопотал! Видел я эти хлопоты... Доклад, очень скучный, делал украинский писатель Кузьмич, человек, очень похожий на Ленина, но без его блестящей способности говорить. 6 [ноября 1942 года]. Опять был в очереди в распреде, с половины пятого утра. Очередь моя 142. Получил «праздничный» паек – сыр, масло слив., колбасу и икру, всего, примерно, по полкило – но это уже ценное приобретение. Вечером были у Шафоростовой – договорились о цене за плюш – 10кг. сахару, 15кг. муки и 1000р. деньгами. В 10 час. вечера слушали доклад Сталина. 7 [ноября 1942 года]. Никакого торжества нет на улицах города, в нашем районе даже нет флагов. Если бы эта годовщина проводилась нами в мирное время в Москве, какое было бы торжество! День прошел серо, работница принесла от А.В. 5 кг. сахару и 5 кг. муки; мука неважная, серая. 8 [ноября 1942 года]. Получили письмо от Вивочки, все благополучно. 9 [ноября 1942 года]. Очень хорошее сообщение по радио – англо-американские войска высадились в Сев. Африке, взят Алжир, флот Виши потерпел поражение в морском бою у Касабланки. Де-Голль призывает французов к восстанию. Надеюсь, что эти события послужат началом второго фронта... [Режим Виши — французское коллаборационистское государство в 1940–1944/45 годах после поражения в войне с нацистской Германией. Фактически вишистская Франция находилась под контролем немцев. Главой режима Виши был маршал Филипп Петен (1856–1951), осуждённый за это впоследствии как изменник родины. https://ru.wikipedia.org/wiki/Режим_Виши ] Получено еще письмо от Вивы – заказное, со справкой о том, что он курсант школы авиа-механиков. 10–11 [ноября 1942 года]. С большим интересом слежу за развитием событий в Сев. Африке. В Тунисе и Марокко восстания, во Франции волнения, адмирал Дарлан – главноком. флотом сдался американцам; сдался и главноком. сухопутными войсками в Сев. Африке; идут бои за Касабланку; американцы конфисковали суда Виши и т.д. С сердечным трепетом слушаю я радио... Может быть, мы переживаем поворотный момент. [Адмирал Франсуа Дарлан (1881–1942), один из лидеров режима Виши в 1940–1942 гг., командующий флотом и вооружёнными силами Франции, фактический глава правительства под началом Филиппа Петена. После ареста в ноябре 1942 года перешёл на сторону союзников. Убит фанатиком-монархистом. https://ru.wikipedia.org/wiki/Дарлан,_Франсуа ] Опять выключили электричество. 8–30 [ноября 1942 года]. Целых полтора месяца (и даже больше) не брался я за свой дневник. Литературой не занимаюсь и жизнь проходит в мелочных хозяйственных заботах и беготне (ресторан, магазины и т.п.) Отмечу по памяти лишь некоторые факты. Около двух недель сидели с коптилкой; потом мне удалось выменять на рынке1) около 4л. керосину (кстати рыночная цена его – 150–200р. литр!) и решили жечь лампу, но 19 ноября вдруг загорелся свет. 1) На водку. Этим мы обязаны соседству магазина («дежурки»), находящегося в этом же квартале на другом углу. С тех пор у нас все время ток и мы живем. А пока не было электричества – готовили на улице (чаще в сенях) на железной печурке, которую топили саксаулом. Канитель ужасная – дым, возня, приходилось часами торчать на улице... 20-XI отправили Вивочке посылку – теплое белье, перчатки, связанные Галюськой, сушеные яблоки, конфеты шоколадные (побольше полкило), карандаши, кусок мыла. Получил он ее в сохранности.
Чарли Блек: Декабрь. 1–2 [декабря 1942 года]. 2-го декабря получили от Вивочки сразу два письма с радостным известием: выпуск у них назначен на 1 августа, значит ему еще учиться 8 месяцев. А дела на фронте идут очень хорошо. Под Сталинградом немцам нанесен страшный удар: взято больше 70 тысяч пленных, захвачены огромные трофеи. Начато наступление на Центральном фронте. Союзники в Африке вытеснили немцев из Ливии, продвигаются по Триполитании... 3–18 [декабря 1942 года]. Все внимание устремлено на развитие военных действий. Я черчу большую карту, на которой отмечаю все успехи Кр. Армии и войск союзников; на это трачу много времени. Был в Радиокомитете, обещал написать к концу декабря радиопьесу «Наступление продолжается». 19–20 [декабря 1942 года]. Ходил в Талгар, оба конца сделал пешком; носил керосин, стекло для лампы Ходосовым, вино. Путешествие малоудачное: принес около 2кг. мяса, 1 кг. сала, 1½ кг. топленого масла и семечек для Адика. 20-го от Вивочки получено два письма; у него все благополучно. 21 [декабря 1942 года]. Удалось подписаться через ССП на три газеты: «Правду», «Комс. Правду» и «Кр. Звезду»; еще до этого Адамович в Союзпечати дала мне «Известия» и «Каз. Правду»; выдающееся достижение, т.к. в этом году лимитов дано было очень мало и подписаться на газету весьма трудно. Надо упомянуть о наших занятиях фр. языком с Адиком; занимаемся не каждый день (у него конец полугодия и много работы), но успехи его очень велики и переводит он так хорошо, что иногда даже удивляет меня. 22–24 [декабря 1942 года]. Готовили вторую посылку Виве. 25 [декабря 1942 года]. Посылка Виве отправлена – портянки, рукавички, платки, суш. яблоки, конфеты, пряники. Опять получены два письма, все благополучно. Наши войска, которые уже 8 дней ведут наступление в районе Среднего Дона, добились и здесь блестящих успехов: десятки тысяч пленных, огромные трофеи. А сегодня еще об'явлено о новом наступлении в районе Нальчика; туго приходится гитлеровским бандитам! 26–31 [декабря 1942 года]. Наша жизнь текла попрежнему, а на фронте каждый день все новые и новые успехи. Много времени уделяю карте – все бóльшее и бóльшее пространство заливается животворной красной краской – это отвоеванные у фашистов районы.
Чарли Блек: саль пишет: Что же, Волков в эвакуации долгие месяцы не имел ни работы, ни зарплаты. Промышлял только литературными заработками. По сути - побирался. Немыслимо! У него ещё временами упоминается некая пенсия, правда без уточнений, за что она ему положена. Возраст у него тогда был ещё не пенсионный (51 год исполнился в 1942 году). М.б. что-то полагалось за выслугу лет; преподавательский стаж у него на тот момент уже превышал 30-летнюю отметку. Любопытно однако, что и жена его, похоже, ни на какой работе официально не числилась, тем не менее каким-то образом денег хватало на всю семью (и даже на пересылку в Москву квартплаты за пустующую квартиру).
полная версия страницы